— …или более достойного в делах наказания, ваше величество, — быстро вмешался лорд Уолсингем.
Елизавета опустила футлярчик и откинулась в кресле.
— Выкладывайте свои сетования, мой дорогой адмирал. Что там могло напугать вас на этот раз? Снова хотите поднять паруса против моего кузена из Испании? — Речь королевы звучала с иронией, но вот заговорил Дрейк, и не прошло полминуты, как насмешливое выражение полностью исчезло с лица ее величества, покрытого мертвенно-бледным слоем косметики.
Она далеко подалась вперед и заговорила с пронзительно резкими интонациями:
— Сэр! Следите за тем, что вы говорите. Если то, что вы сказали, на самом деле не так, то бойтесь нашего гнева!
Дрейк снова опустился на одно колено и, схватив руку королевы, смиренно поцеловал ее.
— Пусть мне веки вечные гнить в Тауэре, если я хоть на йоту преувеличиваю, говоря о подлости короля Филиппа. Это ваше величество может услышать из первых уст, от того, кто явился свидетелем всего, что случилось на борту «Первоцвета». Я привел сюда помощника капитана корабля. — Синие глаза Дрейка горели огнем, когда он поднялся и прямо-таки вытолкнул Генри Уайэтта перед собой.
— Подойдите поближе, молодой человек, — раздраженно приказала королева. — Нет, снова на колено становиться не надо, но ясно и в простых словах опишите нам, что же действительно произошло в гавани Бильбао. И, — прибавила она, бросив колючий взгляд на Дрейка и Феннера, — постарайтесь не искать никакой выгоды в своем рассказе.
Уайэтт вдруг почувствовал какую-то незнакомую сухость в горле, заставившую этого высокого с медным цветом лица молодого человека несколько раз сглотнуть, прежде чем обрести хоть какую-то власть над своим голосом. Сперва от этой пугающей близости к своей королеве у него продолжалось головокружение, и он говорил запинаясь. Только когда Уайэтт приступил к описанию визита коррехидора и необъяснимого отбытия этого голодного джентльмена, так и не закончившего обед, голос его стал глубже и тверже. Королева сместилась на край своего кресла, и ее длинные костлявые пальцы, унизанные кольцами, постепенно напряглись и стали похожи на блестящие когти хищной птицы.
— Сколько же вас было на борту «Первоцвета»? — прервала его Елизавета.
— Двадцать восемь, ваше величество! — Уайэтт покраснел до корней своих темно-рыжих волос.
— А испанцев?
— По нашим подсчетам, человек девяносто семь или что-то около того.
Королева глубоко вдохнула и задумчиво посмотрела на лорда Беркли, безмолвно стоящего на другом конце зала и, очевидно, сильно ошарашенного новостями. Что касается сэра Френсиса Уолсингема, тот, наоборот, нисколько не скрывал своего удовлетворения, граничащего с приподнятым настроением.
— Очень милая ссора, — заметил Уолсингем. — Сколько же нападавших было убито, мой юный друг?
— Свыше дюжины — и уж конечно еще больше пошло ко дну, ваша све… ваше превосходительство.
— А сколько пало англичан?
— Душа отлетела только от бедного Джона Тристрама, сэр.
— Разве не видно, что в этом деле вашему величеству послужили на славу? — вмешался Дрейк. — Будь даже я сам на том месте, лучше бы быть не могло. А теперь, мастер Уайэтт, прошу рассказать, как удалось вам выудить из гавани этого пса с языком гадюки, дона Франциско де Эскобара.
Стареющая дочь Генриха VIII слушала говорящего с полным вниманием, с напряженным взглядом маленьких черных глаз, с выдвинутыми вперед челюстью и ястребиным носом.
В нужный момент очень торжественно Дрейк предъявил королеве позорный приказ короля Филиппа.
— Вот, ваше величество, тот самый документ, который дон Франциско представил в объяснение своего предательства.
Через увеличительное, для чтения, стекло в золотой оправе, которое она носила на поясе, королева Англии прочла весь документ с величайшей тщательностью. Нарисованные ее брови то и дело то поднимались, то опускались, пока наконец она не отшвырнула этот документ, принявшись клясть своего «дорогого кузена Филиппа»с той же горячностью, с какой бранилась бы любая проститутка в Холодной Гавани, не получив обещанного гонорара. Определенно, еще ни одна королевская особа того времени не ругалась так изощренно — и непристойно. Но вот наконец Елизавете пришлось-таки остановиться, чтобы перевести дыхание.
— Но это же чудовищно! — восклицала она, тяжело дыша. — Как смеет эта длиннорылая габсбургская свинья, этот лживый злодей с синей челюстью захватывать наши суда и заключать в тюрьму наших подданных — именно те суда и тех людей, что мы послали ему на помощь в час его нужды?
В приступе разгорающейся ярости Елизавета Английская схватила песочницу, предназначенную для высушивания чернил на официальных документах, и, ослепленная бешенством, швырнула ее изо всех сил. Песочница, едва не угодив в голову Уайэтту, разбилась о панельную стену и осыпала градом осколков стоявшего рядом джентльмена.
— Клянусь всей славой Господа! Филипп мне дорого заплатит за это предательство. — Она задрожала всем своим костлявым телом. — Да, вам, оба Френсиса, можно теперь улыбаться. — Она глянула гневно сперва на Уолсингема, затем на Дрейка, тихо стоявшего в сторонке и резко контрастирующего своим ярким костюмом — синим дублетом и желто-красными чулками — с темными дубовыми панелями.
— Возможно, нам было бы разумнее прислушаться к вам, а не к моему лорду Беркли. Кажется, вы оба лучше понимаете, чего стоит этот лицемерный негодяй в Эскуриале. Ну почему, почему мы морочим себя осторожными суждениями и идиотским оптимизмом? Стыдитесь, Уильям Сесил! Вечно вы звали нас отказаться от этой храбрости, которая одна лишь способна защитить нас от папистских держав.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169