Настороженные свидетельствами де Мора, референты МИДа Швеции внимательно наблюдали за их потоком, надеясь отыскать среди возвращавшихся тех, кто мог бы видеть Валленберга или общаться с ним. Лица, желавшие что-либо сообщить о нем, опрашивались согласно специально разработанной специалистами строгой методике. Показания из вторых рук из рассмотрения исключались. Учитывалась только информация, полученная в результате прямых контактов с Валленбергом или его шофером Лангфельдером. Показания одних опрашиваемых другим опрашиваемым не сообщались. Каждый свидетель приводился к присяге, а все собранные данные подвергались строгой проверке ветераном-следователем Отто Даниельссоном.Густав Рихтер. Служил полицейским атташе при германской миссии в Бухаресте до тех пор, пока Румыния не капитулировала в августе 1944 года и русские не взяли его в плен. 17 января 1945 года он был доставлен в московскую тюрьму на Лубянке и помещен в камеру №123 вместе с австрийским лейтенантом по имени Отто Шойер. 21 января к ним был помещен Валленберг. Рихтер и Валленберг подружились. «В течение месяца, пока мы сидели вместе, у него, казалось, было неплохое настроение, — свидетельствовал Рихтер. — Он сказал, что его и его шофера Лангфельдера привезли в Москву поездом, но после прибытия на Лубянку разделили. Он дал мне обрывок бумаги, на котором стояла его подпись и адрес в шведском Министерстве иностранных дел, но позже бумажку обнаружили и отобрали».Рихтер утверждал, что примерно в начале февраля Валленберг составил письменное заявление начальнику тюрьмы, в котором протестовал против задержания и требовал, чтобы ему разрешили установить контакт со шведским посольством. «Пока он сидел со мной, Валленберга забирали на допрос только один раз, — заявлял Рихтер. — Он сообщил мне, что один из следователей сказал ему: «Мы знаем, кто вы такой. Вы принадлежите к большой капиталистической семье в Швеции». Валленберг сказал, что его обвиняли в шпионаже и что допрос продолжался примерно час или полтора».Из показаний Рихтера явствует, что в самом начале заключения на Лубянке Валленберг в свое скорое освобождение верил, отсюда его неплохое расположение духа, отмеченное Рихтером. Но к тому времени, когда шведа обвинили в шпионаже, у него, должно быть, появились серьезные опасения. 1 марта Рихтера перевели в камеру №91 на шестом этаже Лубянки, в то время как Шойер оставался в камере №123 с Валленбергом. Рихтер никогда больше не видел Валленберга и не имел с ним контактов. Но 27 июля 1947 года произошло нечто очень странное. Примерно в десять вечера Рихтера отвели на допрос, который проводился полковником НКВД и переводчиком в звании подполковника. Рихтера попросили перечислить имена всех, с кем он сидел после того, как его взяли в плен. Когда он назвал имя Валленберга следователи, казалось, нашли, что искали. «Еще они попросили меня назвать имена тех, кому я говорил о том, что встретился с Валленбергом», — говорил Рихтер. После того как Рихтер сделал то, о чем его попросили, его без объяснения причин поместили в одиночное заключение, продлившееся семь месяцев. Одиночество Рихтера было нарушено только с поселением в камеру двух новых заключенных: немецкого полковника по имени Хорст Кичман и адмирала Вернера Тиллесена. Кичман некоторое время сидел в одной камере с Лангфельдером. Он рассказал Рихтеру, что тоже был взят на допрос вечером 27 июля и отвечал на те же вопросы, что и Рихтер, после чего его посадили в одиночку. С Валленбергом в различное время на Лубянке и в Лефортово сидели еще трое заключенных, Отто Шойер, Вилли Рёдль и Ханс Лойда, но только Рихтер вернулся на родину и смог рассказать о нем. Хотя после перевода Валленберга из тюрьмы на Лубянке в Лефортово в апреле 1945 года многие другие заключенные связывались с ним по тюремному телеграфу. Поскольку тюремный телеграф фигурирует в показаниях многих других свидетелей, он заслуживает, по-видимому, краткого описания, как, впрочем, и условия, в которых им пользовались. Тюрьма Лефортово была сверхсекретной. В ней содержалось примерно шестьсот заключенных, обычно по трое в камере. Каждая камера была снабжена глазком, в который с промежутком в две-три минуты заглядывал кто-нибудь из четырех патрулирующих по этажу охранников. Газеты не разрешались, зато имелась библиотека из книг только на русском языке. Заключенные не имели возможности видеть еще кого-нибудь, кроме своих сокамерников.Внутренний двор тюрьмы был разбит на небольшие, разделенные стенами секции, так что даже двадцатиминутная прогулка, проводившаяся раз в день, проходила в полной изоляции. Не могли заключенные и видеть друг друга издали, когда выходили из камер или входили в них. Чтобы избежать этого, расположение камер в горизонтальной плоскости повторяло очертания буквы К, а охранники для предотвращения случайных встреч при конвоировании на прогулку или с допроса использовали сложную систему сигнализации флагами. Кроме того, тюремный распорядок запрещал заключенным общаться любыми другими способами, одним из которых был тюремный телеграф, весьма популярный метод связи, по крайней мере, во время пребывания в тюрьме Валленберга. Самая простая система телеграфа, известная заключенным как «дурацкая», предполагала составление слов при помощи громоздкого кода, в котором один удар означал букву А, два удара букву В и т. д. Более сложный вариант представлял собой пятизначную систему. В нем из латинского алфавита исключалась буква W В данном случае использовался латинский алфавит, а не кириллица, состоящая из тридцати трех букв.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156