ее на редкость живой ум вызывал ответную живость во всем теле, и в тридцать пять лет она обладала грацией и гибкостью восемнадцатилетней девушки.
— Ах, Рубен, — со вздохом сказала она, обращаясь к нему по имени, и в голосе ее прозвучало волнение, ставшее понятным из последующих слов. — До чего же я завидую вам! Что за прелестный старый дом, такой уютный и милый сердцу! Каждый раз, приезжая сюда, я вспоминаю ферму моего дедушки в Массачусетсе, где в раннем детстве проводила каждое лето. Будь у меня такая усадьба, я бы ни за что с ней не рассталась.
— Что ж, миссис Мэйкли, если у вас действительно есть такое желание, вы могли бы иметь эту ферму задешево. Да и не только ее, а любую другую в наших окрестностях.
— Не говорите так, — возразила она, — послушать вас, так начинает казаться, будто зашатались и готовы рухнуть самые основы. Я не могу сказать точно, что кроется в ваших словах, но мне кажется, что вы противник прогресса и зовете нас отказаться от Декларации прав. Нет, мне решительно не нравятся такие речи.
Кэмп как будто справился со своим дурным настроением и ответил вполне любезно:
— Против Декларации прав как таковой я ничего не имею, однако в нашей конкуренции с фермами на Западе толку от нее немного.
— Но ведь вы же согласны, что каждый человек родится свободным и равноправным, разве нет? — спросила миссис Мэйкли.
— С этим-то я согласен, но…
— Тогда почему вы возражаете против свободной конкуренции на равных началах?
Молодой человек рассмеялся и распахнул перед нами дверь.
— Проходите прямо в залу, пожалуйста. Мама сейчас будет готова, — сказал он и прибавил: — Мне кажется, она решила принарядиться в вашу честь, мистер Гомос, надевает самый лучший чепец. Ваш визит для нее огромное событие. Да и для всех нас. Мы очень рады вам.
— И я очень рад, что пришел, — сказал альтрурец так же просто. Он обвел взглядом лучшую комнату дома, которая так никогда и не приноровилась к вкусам и потребностям дачника. Она отпугивала его всем, чем могла: своим чопорным убранством, грубошерстной обивкой жестких стульев, старомодными темно-коричневыми обоями с тусклым цветочным рисунком. Окна были плотно закрыты, и хозяин не предложил открыть их. Две-три мухи влетели за нами в переднюю, но не осмелились проникнуть во внутреннее помещение, где мы сидели в таком густом мраке, что семейные фотографии, высоко висящие на стенах, были едва различимы. Я все это взял на заметку: мне показалось, что эта комната отлично подошла бы для сцены сельских похорон, и я с удовольствием отметил, что миссис Мэйкли перешла на какой-то траурный шепот, когда осведомилась:
— Надеюсь, ваша матушка чувствует себя сегодня не хуже, чем обычно?
В такой комнате волей-неволей зашепчешь, подумал я.
— О да! — ответил Кэмп, и в этот момент дверь из комнаты, выходящей в переднюю, отворилась и из нее вышла его сестра, принеся с собой немного света в мрак, обступавший нас. Она поздоровалась за руку с миссис Мэйкли, которая познакомила меня с ней, а затем представила ей альтрурца. Девушка поклонилась мне очень вежливо, но несколько натянуто, что свойственно деревенским жителям, которые при встрече с незнакомыми людьми пуще всего боятся, как бы не уронить свое достоинство. Мне показалось это прелестным, и я тут же решил, что обязательно использую эту черту при создании чьего-то характера, и даже не пожалел о том, что с альтрурцем она обошлась несколько иначе — теплее, что ли.
— Мама будет так рада видеть вас, — сказала она ему и прибавила, обращаясь ко всем нам: — Проходите, пожалуйста, вот сюда.
Мы последовали за ней и оказались в большой солнечной комнате с низким потолком, которая когда-то, без сомнения, была гостиной, но которую теперь предоставили прикованной к постели больной. Одна дверь вела в кухню, где уже был накрыт стол, — тарелки, по деревенскому обычаю, были перевернуты вверх дном, а поверх блюд накинута кисея, защищавшая их от мух.
Миссис Мэйкли рванулась к кровати, излучая бодрую, несколько покровительственную жизнерадостность:
— Ах, миссис Кэмп, вы так хорошо сегодня выглядите, просто смотреть приятно. Я уже несколько дней собиралась навестить вас, да все не могла выкроить времени, но, я знаю, вы не против воскресных визитов.
Она взяла руку больной в свои и, всем видом показывая, как мало ее тревожит различие в их общественном положении, склонилась и поцеловала миссис Кэмп, сидевшую в подушках.
У нее было крупное благообразное лицо несколько мужского склада, так и светившееся в то же время материнской лаской. Миссис Мэйкли продолжала щебетать, и все остальные терпеливо слушали, пока наконец она не повернула голову в сторону альтрурца и не сказала:
— Я осмелилась привезти с собой моего друга мистера Гомоса. Он приехал из Альтрурии.
Затем повернулась ко мне:
— Мистер Твельфмо уже знаком вам по своим прелестным романам.
Однако, хотя она и отпустила мне поверхностный комплимент, было совершенно очевидно, что по мнению этой лицемерной особы выдающийся иностранец был куда более важной персоной, чем выдающийся писатель. Не знаю, догадалась ли миссис Кэмп по выражению моего лица, что я заметил это, но она, очевидно, решила, что в ее отношении ко мне я ничего такого не замечу. Она протянула руки мне первому и сказала, что я даже не догадываюсь, как много тяжких часов помог ей скоротать. Затем она повернулась к альтрурцу и протянула руку ему.
— Ах, — сказала она с таким глубоким и протяжным вздохом, как будто это был решающий момент в ее жизни. — Неужели вы правда из Альтрурии? Даже не верится.
Ее благоговейный взгляд и серьезный тон сообщили этим банальным словам качество, вовсе им не присущее, но миссис Мэйкли приняла их за чистую монету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69