Следовало ожидать… Да, как смогу, приеду.Миркин сидел совершенно неподвижно, но лицо его Пал Палыч «читал» без труда:– Хочется спросить, почему там наши люди?– Наверное, засада, – равнодушно буркнул Миркин.– Зачем?– Н-ну, может, купца моего надеетесь подстеречь…– Он вас навещал? – иронически изумился Пал Палыч. – А как же конспирация? Ох, Миркин, Миркин… Борис Семенович… – с сожалением покачал он головой и добавил уже раздельно и многозначительно:– В гомеопатию я не верю! Ясно?Миркин дрогнул:– О чем вы?– О Праховой.– При чем тут она? Безобидная старушка…– Вчера у безобидной старушки побывал тот самый шантажист. Они долго беседовали. Как вы думаете, если у нее сейчас сделать обыск, а?Голосом Миркин владел хорошо:– У Праховой? Обыск? Смешно, Пал Палыч…– Мне – нет. Потому что несколько раньше у вашей старушки побывал еще кое-кто.Он показал лестничную фотографию барабанщика. Миркин узнал дверь с двумя замками и цепочкой, узнал и посетителя.– Чистодел… Что его вдруг понесло?!– Вероятно, послали выяснить обстановку.Знаменский поднялся, снял со шкафа расторгуевские снимки.– И вот он же – в ночь после визита к Праховой.Миркин вцепился руками в стол:– Мама родная!.. Мама родная!.. Что это такое?!– Положили под товарняк. Опознали по пенсионной книжке.Между двух стекол было заключено крошево изодранных страничек, но по случайности (которыми судьба любит намекнуть на ограниченность нашего материалистического мышления) клочок фотографии с одним глазом остался нетронутым и отчетливо совпадал с собесовской карточкой.Знаменский шагал по кабинету за его спиной.– Не терплю читать мораль, Борис Семенович, но он на вашей совести.– Нет! – вскрикнул Миркин и вскочил. – Нет, нет!– На чьей же?– Того, кто это сделал!– Да откуда у него совесть? А вот вы, кабы не пеклись о мнении Столешникова, выдали бы Чистодела сразу. Получил бы срок – но не вышку же…Миркин рывком отвернулся от стола.– Если можно… пожалуйста. Пал Палыч… уберите это…Знаменский убрал и молча налил ему чаю. Миркин поднял глаза – поблагодарить – и понял, что следователю его жалко. Подбородок предательски задрожал. Самому тоже стало жутко себя жалко.– Сколько вам было, когда умерла мать, Борис Семенович?– А?.. Пятнадцать.– С тех пор Прахова кормила-поила, обучала уму-разуму… И вам не хотелось вырваться из-под опеки?.. Пятнадцать лет, конечно, не возраст, но потом, позже? Ведь вы не питали к ней теплых чувств.– Ну почему… – вяло возразил Миркин.– Да иначе и быть не могло. Когда вы обмолвились, что не сильно любили мать, я сначала не понял. Потом кое-что порассказали. Кое-что я довообразил. И, знаете, не позавидовал.Миркин сжимал опустевший стакан. Сочувственно и мягко его вели к западне. Под ногами было скользко. За что бы уцепиться, удержаться?– Простите, можно еще? – потянулся он к термосу.Совсем не те варианты продумывал он на коечке, не к тому следователю шел на допрос. И уж, конечно, не чаял этого ужаса на рельсах.– Заварено с мятой?– Угу. Так вот я представил себе парнишку, у которого мать живет в прислугах за харчи и обноски, – продолжил Знаменский, не давая разговору отклониться от темы. – Представил вас в школе, во дворе… Самолюбивый подросток. И эта зависимость, унижение… Вышвырнутые из квартиры котята, щенки…Миркин молчал.– Нет? Значит, вы благодарны Праховой за то, как она устроила вашу судьбу?– Оставим это, честное слово! Что вам моя судьба?Невыносимое у него лицо – видишь, как ранят твои слова, как бередят давние болячки. Несчастный, в общем-то, человек.– Ваша судьба схлестнулась с другими судьбами. Я обязан вас понять. Кто передо мной? Крепкий делец с припрятанным где-нибудь капиталом? Или вечный мальчик на побегушках при какой-то дикой старухе?– Не лезьте вы мне в душу! – запсиховал Миркин.– Так откройтесь сами.Миркин хотел что-то сказать, но остановился.– Откройтесь, право, Борис Семенович. Зря вы считаете, что трудно. Вам ведь хочется выдать старуху! Верно? Пусть бы тоже узнала, почем фунт лиха…«Молчишь. Ну, придется тебя оскорбить».– Вижу, что хочется. Но что-то удерживает. Застарелая покорность? Или мелкий расчет? Дескать, я буду сидеть, а она посылочку пришлет: конфеток там, колбаски с барского плеча…«Опять молчишь?»Но молчал Миркин красноречиво, и Пал Палыч правильно сделал, что тоже держал паузу.Внезапно Миркин взорвался почти на крике:– Пропади она пропадом со своей колбаской! Пишите! Пишите, пока не передумал!..
* * * Такого радостного и веселого обыска никому из его участников не случалось проводить. При обилии всяческих шкафов, комодов, укромных местечек и закоулков объем трудов предстоял громадный. Да впереди еще коридор с неведомыми залежами, да какие-то стеллажи в передней. Но всем все было нипочем. Спала с души тяжесть, сил хватило бы хоть на сутки, хоть на двое.Ширмы, делившие пространство и придававшие каждой части его разумный смысл, вынесли вон – и комната превратилась в беспорядочное сборище мебели, обнажились кучи мусора в углах, куда годами не добиралась Настя, прежнее великолепие исказилось нелепо и создало обыску карикатурный фон.Прахова упорно крепилась, стараясь сохранить достоинство. Оперативники из группы Токарева развлечения ради подыгрывали ей, изъявляли почтительность, выслушивали «великосветские» тирады; а один все отвешивал поклоны, потешая окружающих, и Токареву пришлось отвести его в кухню и пригрозить выговором «за клоунаду в процессе проведения обыска».Антонина Валериановна, сидя в любимом кресле, раскладывала сложный пасьянс. Периодически звонил будильник, и она принимала свои крупинки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29