Она яростно нашептывала ему что-то о необходимости выгодно жениться. Дженни помнила, что через минуту войдет Лидгейт и леди Лайтфилд — уже в сотый раз — заговорит о своих шести дочерях на выданье.
Сцена как сцена — за такую не выдвигают на «Эмми». Даже напротив. Автор обычно отдает ее на откуп актерам, полагаясь на их профессиональное мастерство, — разумеется, с извинениями… Ну посудите сами, с какой стати леди Лайтфилд, да еще в усадьбе Олмэк, распинаться о правах первородства и наследования перед герцогом, знающим все эти тонкости с пеленок? Для Дженни такое поведение было лишено смысла, хотя она все это сама написала. Без подобных сцен обойтись невозможно. «Повторы» есть во всех мыльных операх, но в «Спальне моей госпожи» еще и преподносились наглядные уроки истории. Зрительская почта свидетельствовала о такой необходимости. И Дженни вставляла их всюду, где только можно. В роли учительницы истории сегодня выступала леди Лайтфилд, потому что в этот день была занята еще в нескольких сценах. Действие происходило в усадьбе Олмэк лишь поскольку была готовая декорация. А Лидгейт обязан был все это выслушивать потому, что контракт, подписанный Алеком, гарантировал ему появление в кадре не менее трех раз в неделю.
Декорация располагалась совсем рядом с режиссерской кабиной. Сквозь стекла Дженни видела Алека, готового к выходу. Он был в самом обычном для Лидгейта костюме — черные бархатные штаны до колен, черный сюртук, бриллиантовые кольца и бриллиантовая же булавка для галстука. Алек уже вошел в образ. Плечи его словно закаменели, рот был плотно сжат. Похоже, собственное мужское очарование Алека исчезло, уступив место холодной породистости Лидгейта. На месте уверенной сексуальности проступила ледяная властность. Он сделал шаг вперед. Дженни приникла к монитору.
Колли отшатнулся от своей деспотичной матери и рванулся прочь, чуть не налетев на Лидгейта. Дженни услышала команду режиссера «Третья камера!»
Лидгейт был раздражен и раздосадован — ведь они чуть не столкнулись. Теперь камера следила за ним все время, пока леди Лайтфидд говорила.
Прежде Алек изображал Лидгейта в подобных сценах сущим тупицей, которому и впрямь не вредно выслушать лишний раз всю эту белиберду. Но теперешний герцог был отнюдь не глуп. Он откровенно скучал и думал о чем-то совершенно постороннем. Эта утомительная тирада не имела к нему ни малейшего отношения. Какое ему дело до ее слов?
Да, это должно быть именно так. Дженни вдруг словно заново увидела героя, которого сама же создала. Он терпеть не мог сложностей — не потому, что был глуп, а в силу своей эгоцентричности. Он был слишком сосредоточен на себе, чтобы интересоваться окружающим миром.
Его ответные реплики были резкими, отрывистыми и даже грубоватыми, что приводило в замешательство леди Лайтфидд. Бедная актриса начала комкать текст. Дженни заметила, как ассистент режиссера знаками показывает, что пора заканчивать. Сцена неумолимо сокращалась. Но это не входило в режиссерские планы. Теренс пробормотал что-то в микрофон. И ассистент стал подавать актерам сигналы, чтобы они тянули время — он делал руками движения, будто растягивал резинку. Алек заметил это. И Лидгейт тотчас же перестал слушать собеседницу. После каждой реплики леди Лайтфидд следовала теперь пауза, ей волей-неволей приходилось ждать, пока герцог соизволит ответить.
Леденящее кровь зрелище — полное отсутствие интереса ко всему, кроме собственной персоны. «Ничто на свете не имеет значения, кроме меня».
Да, занятно, крайне занятно. По воле Божьей этот человек родился герцогом. Он был хозяином обширных владений. От причуд его воли зависели жизни тысяч людей. У него было право голоса в Палате Лордов, под его контролем находился ряд мест в Палате Общин. Лидгейт покровительствовал даже церкви. И — плевал на всех, кроме себя. Все остальное навевало на него скуку.
Ассистент помахал в воздухе листками, и актеры остановились.
— Отлично, ребята! — сказал Теренс в микрофон, откинулся на стуле и повернулся к Дженни. — Каково?
— Он понимает этого человека лучше, чем я сама.
— Помнишь, в твоих наметках по поводу Лидгейта вроде было когда-то, что он увлекается коллекционированием?
— Да. — Когда она еще только задумывала сериал, герцог представлялся ей страстным коллекционером картин, древних манускриптов, фарфора… Но Лидгейт был чересчур холоден и туповат даже для такого невинного занятия, и она отбросила эту идею. Тогда ей казалось, что это даже к лучшему. Теренс и Гил чересчур увлеклись бы герцогской коллекцией и забыли об актерах.
— Ты говорила Алеку об этом?
— Нет. Я же от этого отказалась.
— А теперь, возможно, опять захочешь вернуться к этой мысли, потому что Алек сам к ней пришел. В прошлую пятницу была поразительная сцена — странно, что Брайан тебе ничего не рассказывал — так вот, в сцене с Амелией он ни разу на нее не взглянул. Его занимали только предметы, находящиеся в комнате. Он все время прикасался то к одному, то к другому, не обращая никакого внимания на Амелию. Подожди, еще увидишь. Движения его рук выразительнее, чем у всех актеров вместе взятых!
О Господи! Теперь они, пожалуй, ничего не будут снимать, кроме рук Алека!
— А что говорит Карен? — Когда актер что-либо резко менял в манере игры, другим зачастую было виднее, что из этого получится.
— Она в ярости. Вернее, не она, а Амелия.
— Ну, Амелия и должна его ненавидеть, — ответила Дженни.
Но в ту же секунду поняла, что ошибается. Амелия ненавидела свою жизнь, а не самого Лидгейта. Он причинял ей неудобства, был скучен и утомителен, стоял на ее пути — но для ненависти этого мало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87