И хотя Джоунси оставался довольно
спокойным, по крайней мере пальцы не дрожали, когда он завинчивал колпачок
термоса, все же позже он признавался себе, что вполне мог поддаться болезни.
На какое-то мгновение он ясно увидел гордого рогача в конце тоннеля из
переплетенных веток, так ясно, как предыдущих шестнадцать оленей (шесть
самцов, десять ланок), доставленных за эти годы в "Дыру в стене". Вот она,
коричневая голова, темные, как бархат, устилающий ювелирную коробочку,
глаза, даже рога.
Стреляй же! - взорвалось что-то внутри, должно быть, Джоунси до
несчастного случая, цельный и счастливый Джоунси. За последний месяц он все
чаще поднимал голову, словно начиная приближаться к тому загадочному
состоянию, которое люди, в жизни не побывавшие под колесами автомобиля,
называют "полным выздоровлением", но никогда еще не кричал так громко, как
сейчас. Настоящий приказ, почти вопль.
Его палец в самом деле застыл па курке. И хотя он так и не сделал
последнего легкого усилия, палец действительно напрягся. Его остановил
голос. Голос второго Джоунси, того, кто пришел в себя в Массачусетской
больнице, накачанный наркотиками, изнемогающий от боли, не уверенный ни в
чем, кроме того, что кто-то просил кого-то остановиться. Кто-то, у кого не
было сил терпеть, если немедленно не сделают укола. Кто-то, требовавший
Марси.
Постой, погоди, еще рано, предупредил новый, осмотрительный Джоунси, и
именно его голоса он послушался. Застыл на месте, перенеся вес на левую,
здоровую ногу: ружье поднято, дуло нацелено в тоннель из перепутанных веток,
под идеальным углом в тридцать пять градусов.
Первые снежинки скатились вниз с побелевшего неба именно в этот момент,
и Джоунси вдруг заметил яркую оранжевую вертикаль чуть пониже оленьей
головы, словно снег каким-то образом ее высветил. На этот раз подвела
способность к восприятию, и теперь над дулом ружья возникло размытое пятно,
беспорядочный вихрь красок, небрежно смешанных на палитре художника. Все
вмиг исчезло: ни оленя, ни человека, ни даже деревьев, лишь неряшливая каша
коричневого, черного и оранжевого.
Постепенно оранжевого становилось больше, и оно медленно обретало
знакомую форму: кепка с клапанами, которые можно отогнуть, если уши
замерзли. Приезжие покупали их в магазинах Л.Л.Бина <Фирма,
специализирующаяся на одежде для рыболовов и охотников.> за сорок пять
долларов, одинаковые, чуточку смешные, с неизменной маленькой этикеткой
внутри: С ГОРДОСТЬЮ ПРОИЗВЕДЕНО В США, "ЮНИОН ЛЕЙБОР" <Членами "Юнион
лейбор парти". Союзной рабочей партии.>.
Впрочем, почти такие же продавались в "Госслине" всего за семь баксов.
Просто их этикетка гласила: СДЕЛАНО В БАНГЛАДЕШ Кепка все расставила на
свои, о Господи, места. Свела галлюцинации в ужасающе резкий фокус: то,
коричневое, что он принимал за голову оленя, оказалось шерстяной курткой,
черный бархат из ювелирной коробочки - пуговицей, а рога - просто чуть выше
растущими ветками, ветками того дерева, на котором он стоял.
Не слишком умно со стороны незнакомца (Джоунси не мог заставить себя
произнести слово "безумие") носить в лесу коричневую куртку, но все же
Джоунси никак не мог взять в толк, как его угораздило едва не совершить
роковую ошибку. Ведь на мужчине была такая же оранжевая кепка, верно? И
яркий оранжевый жилет, поверх крайне непрактичной коричневой куртки. Мужчина
был...
...был на волосок от смерти. А может, и ближе.
И тут его как громом поразило. Ужас случившегося дошел до него в полной
мере, ошеломив и будто отделив душу от тела, как при клинической смерти. В
мозгу словно ударила молния, и на крохотное страшное мгновение, навсегда
запечатлевшееся в памяти, он больше не был ни Джоунси Номер Один, уверенным,
спокойным добольничным Джоунси, ни Джоунси Номер Два, куда более
нерешительной жертвой несчастного случая, проведшим столько времени в
состоянии физического дискомфорта и умственной неразберихи. В это самое
мгновение он превратился в Джоунси, Номер Три, невидимое присутствие,
взирающее на охотника, стоящее на деревянном настиле. Волосы охотника
коротко подстрижены и поблескивают сединой, вокруг губ - глубокие морщины,
осунувшееся лицо - в точечках щетины. Охотник вот-вот спустит курок.
Снежинки танцуют вокруг его головы, садятся на не заправленную в брюки
коричневую фланелевую рубашку, и он уже готов выстрелить в мужчину в
оранжевой кепке и точно таком же жилете, которые надел бы он сам, если бы
решил отправиться вместе с Бивером, вместо того чтобы лезть на дерево.
Он вломился в свое тело с глухим стуком, похожим на тот, с каким
падаешь на сиденье, когда автомобиль подпрыгивает на выбоине. И, к своему
ужасу, сообразил, что по-прежнему отслеживает движения незнакомца дулом
ружья, словно некий упертый аллигатор, засевший в мозгу, отказывается
расстаться с мыслью, что человек в коричневой куртке - законная добыча. И,
что еще хуже, он никак не мог заставить себя отвести лежавший на спусковом
крючке палец. На какую-то кошмарную секунду ему показалось даже, что этот
самый палец неприметно усиливает давление на курок, неумолимо уменьшая
расстояние между собой и величайшей в жизни ошибкой. Позже он понял, что
хотя бы это было иллюзией вроде той, когда сам сидишь в неподвижном
автомобиле, но, поймав краем глаза проезжающую за окном другую машину, почти
уверен, что твоя медленно катится назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34