Она стояла в дверях ванной, в одной руке у нее был мешок с продуктами, в другой – одежда. Клод как-то вдруг почувствовал, что на нем только трусы.
– Думала, тебе одежда не помешает. Та, в которой ты был, вся в крови. Надеюсь, это подойдет. – Она бросила ему одежду. – Переоденься тут, пока я приберу.
Дверь хлопнула.
Одеваться в этой тесной кабинке – то же самое, что в чулане для веников. Клод уже перестал ругаться, третий раз въехав коленом в бачок. Джинсы подошли вполне, зато воротник рубашки был слишком тесен, а манжеты оказались на дюйм выше запястий.
Когда он открыл дверь, Соня Блу выжимала швабру над кухонной раковиной. Вода была цвета клюквенного сока.
– Чего уставился? Ты что, думал, я буду это языком слизывать? – бросила она.
Клод неожиданно понял, что задел ее чувства. Оказался плохим и неблагодарным гостем. Он не знал, что сказать, и потому с виноватым молчанием смотрел, как она вытирает пол.
– Я кое-что прикупила в нашем супермаркете. Не французская кухня, но сойдет. – Не отрываясь от работы, Соня кивнула на пакет с продуктами.
Переступив через лужу крови и воды, натекшей со швабры, Клод покопался в пакете и достал банку арахисового масла, батон белого хлеба, кварту молока и три банки тушеного мяса. Поглядев на мультяшного дьявола на банке мяса с пряностями, он улыбнулся.
И улыбка стала шириться. Казалось, губы сейчас лопнут.
– Чего такого смешного? – спросила Соня Блу, последний раз собирая воду. Она уже была цвета розоватого лимонада.
Клод начал смеяться. Из глаз показались слезы. В этом смехе слышалась истерическая нотка. Клод понял, что если сейчас не возьмет себя в руки, то будет смеяться, пока не потеряет сознание. Как и случилось.
* * *
Живая. Только я живая, когда я в поиске. Одна. Невидимая. Хорошо, что Хагерти еще не пришел в себя и не может уйти с чердака. Мне не выследить свою добычу, если Хагерти будет распугивать дичь.
Ночь, как роза-оригами, развертывается для тех, кто не боится смотреть. Хоть я и ненавижу их, но мои глаза позволяют мне видеть еле заметно мерцающие чудеса и кошмары, заполняющие этот мир. Сапфиры среди гнили.
Мои глаза – это окна в ад, они позволяют мне выследить тех, кто притворяется. Их след висит в воздухе, заметный, как уличный знак.
Там, прислонившись к двери, курит сигарету со своей ни о чем не подозревающей добычей варгр. Он опирается на дверь плечом, держит «Мальборо» между большим пальцем и чересчур длинным указательным. Я вижу зверя в его глазах, и этот зверь изучает меня с отстраненным вниманием хищника. Но сегодня эта дичь меня не интересует.
Я сворачиваю за угол в злачные места города. Порномагазины, стриптизы, кинотеатры для взрослых так и кишат, как черви в трупе. Люблю центр города. Это моя стихия.
Почуяв мое вторжение, поднимает на меня глаза от своего дела суккуб – выглядывает в окно пассажирской дверцы неприметного автомобиля и с виду ничем не отличается от прочих шлюх этого района. Это создание поднимает голову, отбрасывая назад рыжую курчавую гриву, и оглядывает улицы. Ищет порочных копов или других заблудших детей геенны? Мигающий свет неона вывески кинотеатра с тремя "X" освещает ее истинное лицо и проникает глубже тщательно построенного фасада. Я не гляжу ей в глаза и спешу прочь. Это не мой уровень.
Популяция Притворщиков в Америке куда как меньше, чем в Европе, но иммиграция продолжается. Стоящий в очереди в порнотеатр огр, замаскировавший свое уродство бесформенным плащом, глядит мне вслед глазами бешеной крысы. Я беру его на заметку. Пожирающие детей людоеды нынче редкость, зато пропавшие дети бывают. Взгляд огра следует за мной. Он знает, что я не человек, но не может определить мой клан. Это его нервирует.
Я слышу запах жарящегося мяса и горелых волос и чуть не сталкиваюсь с пиротиком раньше, чем его заметила. Он отступает в сторону, оставляя след пара. Сейчас он одет в тело человека средних лет в деловом костюме, а кожа у него цвета вареного омара. Волосы у него горят, и дым валит из ушей и ноздрей. Он ищет другое тело, мужское или женское. Ему все равно. Один раз попробовав воплощение, духи стихий часто привыкают к земной плоскости как к наркотику. Вообще-то жалкое состояние. На горящего человека никто не обращает внимания.
Что-то привлекает мое внимание, и я обнаруживаю причину, почему Притворщики так нервничают. Кажется, только частично вина за это лежит на мне.
Она сидит на нижней ступеньке крыльца старого особняка, копаясь в пакетах и бормоча себе под нос литанию тех, кто больше не может терпеть.
Для людей это просто побирушка, внебрачное дитя рейганомики. Но я вижу швы ее маскарадного костюма и сценический грим на лице. Это серафим, прибывший с кратким визитом. Сморщенное, покрытое грязью лицо окружено аурой голубого огня. Серафим поднимает голову от пакета и глядит на меня. Глаза у него золотые, в них нет ни белков, ни зрачков. Он улыбается и говорит, но его язык недоступен мне. Я слишком простое создание, чтобы его понять. Я слышу только музыку эоловых арф. А если я попробую ответить, серафим услышит лишь обдираемую заживо кошку.
Другая его испугалась, как испугались суккуб и огр. Серафимы с Притворщиками не связываются, но могли бы легко справиться, если бы хотели, и потому Притворщики их боятся. Другая запускает мне когти в мозг. Если я не уйду, она попытается захватить контроль. Она знает, что этого я ей позволить не могу. Не сегодня. Не тогда, когда я все еще должна найти Чаза.
Я поворачиваюсь и бегу прочь от одного из девяти миллиардов лиц Бога.
* * *
Она остановилась в дверях бара, судорожно вдыхая воздух. Сердце колотилось в груди как заячий хвост, и руки тряслись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76