Разворачиваясь над заливом, самолет взял курс на восток - в глубь Американского континента. Боинг помахал крыльями погружающемуся в сон городу и людям, живущим в нем, с ревом пронесся над идущими в океан нарядными белоснежными лайнерами, сверкнув серебром обшивки, послал привет дальним холмам. Возможно, именно там, на холмах, в маленьком двухэтажном домике над оврагом живет Карина, и сейчас оттуда с любовью и слезами следят за самолетом печальные глаза, провожая его, Драгомирова, как нескладный осколок России, когда-то родной России.
Солнце скатилось к горизонту и раскаленным шаром качалось между океаном и огненной кромкой облаков. Сан Саныч думал о том, что в своей предыдущей жизни, если она, конечно, была, он, должно быть, был солнцепоклонником или жрецом в храме бога-Солнца. Иначе чем объяснить его странный душевный трепет перед магическим зрелищем восходящего или заходящего светила. Как-то раз Сан Саныч видел солнцепоклонника. Белый как лунь, худощавый и невесомый, длиннобородый старец с крючковатым носом каждый день перед заходом Солнца выбирался на обшарпанный балкон такого же древнего, как и он сам, дома, садился в дряхлое угрожающе-потрескивающее плетеное кресло и ждал. Не отвлекаясь ни на секунду, в трепетном благоговении этот странный жрец несуществующего храма с безмолвной молитвой провожал уставшее за день светило на покой. Говорили, что этот загадочный ритуал повторяется год за годом, месяц за месяцем, день за днем уже в течение полувека. Полвека, вне зависимости от погоды, власти и всего остального, щелочки глаз, едва видимые под седыми мохнатыми бровями, следят за торжественным погружением сверкающей божественной колесницы за горизонт.
- Бабушка, как он видит солнышко, ведь тучи кругом?
- Он не видит, внучек, - он слепой... Солнце лишило его зрения... Он знает, где оно.
- Он знает... что не видно? Как?
- Ты спрашиваешь, разве можно знать невидимое?... Наверное, можно...
Вдруг над ухом Сан Саныча прозвучал мягко-картавящий голос на столь неуместном здесь русском языке:
- Если Вы не против, вернемся к нашим баранам...
Сан Саныч этого даже и не услышал. Он припал к иллюминатору, словно к святому распятию, пытаясь слиться с кроваво-красным закатом - прощальным приветом солнечной Калифорнии... Каждой клеточкой тела он жаждал ощутить единство с огненным величием своего Бога, и непонятная пьянящая радость возрождения переполняла его. Сан Санычу вспомнилось, что когда-то давно, полжизни назад, юные и счастливые, они с Кариной погружались, растворялись в закате вдвоем, крепко держась за руки. Уставшее солнце садилось за горы, и прощальные его лучи червонным золотом рассыпались в ее волосах. Как немыслимо давно это было. Мир казался огромным, надежным и добрым. Наивные и доверчивые, они не верили, не хотели верить, что жизнь жестока и беспощадна. Прошло всего лишь каких-то неполных два десятка лет - и разлетелось в прах все, что Сан Саныч любил, берег, во что верил. Сказочный закат сменился мучительным ожиданием рассвета...
- Итак, вернемся к нашим баранам, - настойчиво и нелепо круша что-то дорогое и светлое, диссонансом настаивал шутливый голос.
Сделав над собой усилие, Сан Саныч покорился, сбросил навеянную закатом ностальгию и вернулся с небес на землю:
- Слушаю вас. Мы знакомы? - спросил Сан Саныч и стал внимательно разглядывать собеседника.
В пустовавшем рядом кресле расположился мужчина с массивной бульдожьей нижней челюстью и многочисленными мелкими складочками под плохо выбритым подбородком. Снизу складочки подпирались воротником ядовито-лимонного цвета рубашки, прячущейся под темно-синим пиджаком. Добротно пошитый, с ослепительно-желтыми блестящими пуговицами стильный пиджак не соответствовал фигуре и сидел на ней, как лапоть на собачьей ноге: непослушно топорщился на груди, морщил под мышками, создавая ощущение общей помятости. Легкая помятость, как оказалось потом, была неотъемлемым спутником попутчика Сан Саныча, она являлась печатью давления, оказываемого на маленького человечка громадным городом, где в ежедневных поездках на работу в трамваях ему умудрялись не только оттоптать носки, но и отдавить пятки. Возможно, из-за этого он смотрел вокруг себя немного виноватым небесно-синим взором.
- Я извиняюсь, что осмеливаюсь навязывать свое общество, но здесь абсолютно не с кем поговорить. Я плоховато понимаю американский.
Собеседник скромно умолчал, что английский язык он понимает еще хуже.
- Мы с вами как бы немножко знакомы, - продолжил он после короткой паузы, - вы не удивляйтесь. Мы встречались летом в Москве как бы на конференции. Там я вас и запомнил...
Он протянул свою ладонь, склонив крупную голову, как умная собака, слегка на бок и произнес:
- Энгельс Иванович.
Его шевелюра под воздействием жизненных передряг и сварливой супруги изрядно поредела, образовав широкую проплешину, однако макушка головы была искусно прикрыта длинными седыми прядями, простирающимися от левого виска до правого уха. При наклоне головы любопытная лысина выглянула на белый свет как будто сквозь нитяную канву ткацкого стана.
- Драгомиров Алексей Александрович, - представился Сан Саныч, пожав его широкую пухленькую руку.
- С хорошим собеседником и дорога как бы короче, застенчиво улыбаясь, сказал Энгельс Иванович.
Было видно, что ему надоело скучать в дороге. Будучи по-природе человеком страшно болтливым, Энгельс Иванович практически не выносил одиночества. К несчастью для Сан Саныча, дорога у них была одна - на конференцию.
- Я, конечно, извиняюсь за мое настойчивое любопытство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52