Громкие завывания регулируемой аппаратуры. В углу сцены копошатся индусы, а их руководитель с несоразмерным "беременным" животом ассоциируется в моем сознании почему-то с китайским мандарином. Перед сценой - коврики, тряпочки, косынки, полиэтиленовые пакетики, сумки, туфли, кроссовки и люди в позе йогов, излучающие покой. Вожделенный уголок надежной земли в бушующем море человеческих страстей... Состояние умиротворенности этих людей, сумевших отбросить суету и суетность внешнего мира, передается мне, и хронометр замедляет свой бег.
Внезапно возле кресел раздается плачущий голос, который с нежностью взывает:
- Братья и сестры, одумайтесь, опомнитесь. Зачем вы здесь? Эти идолы и шарлатаны, как вампиры, заберут вашу энергию. Зачем они вам, когда на землю пришел сам Господь Бог в образе бога живого...
- Уходи... - раздраженно несется с мест. - Надоели... Нигде покою от вас нет...
Кто-то пытается спровадить молодого, ужасно молодого проповедника в белой одежде.
- Смотрите, что они делают. - без гнева продолжает тот, раздавая листовки с жизнеописанием бога живого.
Из чистого любопытства беру, читаю и вдруг натыкаюсь : "розги - плети со свинцовыми шариками на концах." Ой ли, что-то не верится. В России розги всегда росли на кустах, их резали, ломали, вымачивали, распаривали, чтобы придать гибкость, но никогда не плели, да еще и со свинцовыми шариками. Ой, не русский писал эту бумажку. Тогда кто? И, главное, зачем?
После сорокапятиминутного опоздания, игнорируя ожидаемые извинения, некто с акцентом на сцене начинает говорить об очищающей энергии любви, о России - единственной из всех стран мира, еще сохранившей невинность. Лакейская лесть или маневр лазутчика? Падает бутафорская береза в толпу сидящих, заедает проектор. Смех, легкий переполох. Индусы на сцене поют, как в классических индийских мелодрамах... Мой таймер почти нейтрализован... В зале напряженное ожидание появления Матери, дарящей людям Любовь. Ожидание затягивается. Со сцены несутся хитроумные голосовые упражнения. Среди сидящих бегают дети. Вышагивает полуторагодовалый косолапый карапуз, мать ловит его костлявой рукой. Зажигаются свечи. Черная кошка, хвост трубой, что-то лакает на сложенных штабелем щитах хоккейной коробки. Наконец - вот оно, дождались: опираясь предплечьем на чьи-то услужливые руки, перешагнув и одну, и вторую, и третью ступеньку на сцену поднялась солидная фигура в белом с прямыми черными волосами на заплывших, едва угадываемых плечах. Дойдя до кресла, Мать почти упала в него и расплылась, подобно студню.
Запели какие-то наши, по одежде напоминающие безземельных и безлошадных. Это было местное приветствие Матери, которая возлежала в креслах, напоминая пчелу-матку, отирая лицо скомканным платочком, а вокруг бегали на полусогнутых какие-то фигурки, подкладывая ей под бока подушечки. Мать говорила долго и медленно, постоянно откашливаясь и попивая какую-то жидкость. Она не сказала ничего нового и заставила зал выполнять упражнения, после которых легкость наполнила меня. Вероятно, Мать действительно знала некий код, позволявший, оставаясь в сознании, смывать все мысли и проблемы, переходя в состояние девственно чистого листа бумаги, с которого чудодейственным составом стерты все ранее обременявшие его письмена. Даже мой хронометр отключился, правда, ненадолго.
На улице ощущение близости конца возвращается. Солнце за плотным слоем серых туч неумолимо катится за горизонт. Время течет мутной рекой, размывая берега, круша все на своем пути. Быстрее ветра бегу домой. Сердце готово выпрыгнуть, его удары подобны сыплющимся глыбам, какая-то неведомая сила рвется и мечется во мне, пытаясь уничтожить последнюю преграду, прорвать плотину, еще сдерживающую натиск беды, и я, цепенея от ужаса, боюсь услышать грохот обвала. Одиночество крепкими тисками сжимает меня в объятиях, а страх, бессознательный страх загнанного животного переходит в отчаяние. Отчаяние - это последняя ступень. Я знаю. Уж я-то знаю.
С обреченным усилием поворачивается диск телефона.
- Нет дома.
Как нет? Набираю опять, опять и опять. На том конце провода полное непонимание. Река времени ширится, кружит в водоворотах смытые, вырванные с корнем деревья, разметанные обломки строений, с победным плеском выворачивает камни плотины. Плотина еще держится, пока еще не конец, но конец близок. Скоро меня не будет, совсем не будет. Отчаяние одержит верх, и тогда...
Голова идет кругом, за окном бушует ураган, как в гигантской кофемолке, молниями сверкают стальные ножи, круша все на своем пути. Сквозь плотную стену дождя я вижу, как дома рассвирепевшими великанами швыряют булыжники и кирпичи, круша башни и осыпая балконы. А вот и последняя черта: река времени, превратившись в ревущий водопад, раскалывает плотину - напор беды неиссякаем и неуправляем. Я сдаюсь, жить уже незачем...
Вода в стакан. Горка таблеток на ладонь. Выключаю свет. Выкуриваю последнюю сигарету. Все... Это конец... С кровати со звоном падает телефон... Последний шанс, последнее желание приговоренного... Набираю номер:
- Ты... ты...
Горло перехватывает спазм. Веселыми горошинками заскакали по полу таблетки. Накопившаяся боль горючим потоком слез извергается наружу. В истерике меня колотит крупная дрожь, но я слышу его голос, он словно бальзам успокаивает разодранную в клочья душу, мою истерзанную одиночеством душу. Я нужна ему. Но Бог мой, как он нужен мне...
Мы говорим час, полтора, два. Все люди уже давно спят, его ужин давно остыл, но это ерунда. Жизнь продолжается. Сбрасывается на ноль мой хронометр, а я все говорю и говорю, боюсь остановиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52