Меня он полюбил, всегда именовал «миледи», словно я была благородной особой. «Там у нас замечательные тюльпаны, миледи; через неделю-другую они зацветут, я не сомневаюсь»; «Сегодня утром, миледи, я приведу в порядок тропинки, и они станут красивыми и аккуратными.» Он явно получал удовольствие от своей работы. Не думаю, что жизнь его баловала; жена вечно лежала с бронхитом, и приходя домой, он, промокший и продрогший, должен был ещё заботиться о детях. Ричардс говорил, что дочки просили подарить к Рождеству библию с иллюстрациями, и мистер Марк устроил ему такую по себестоимости. Я подумала, почему бы Марку не подарить им пяток таких книг, но когда спросила его, он возразил:
– Ричардс ни за что бы не взял. Он счел бы это милостыней.
Я не поняла.
Сад вокруг дома занимал около акра земли. В конце, за площадкой для гольфа, разместились старый сарай, гараж и небольшой выгон для лошадей. Туда вела дорожка, с обеих сторон усаженная, как я думала, стеной тиссовых кустов, но Ричардс вежливо поправил меня: «Это самшит, миледи. Я выращиваю его и в своем саду тоже. Ему можно придавать любую форму. У меня есть красивый куст, подстриженный в форме церкви. Надеюсь, вы когда-нибудь зайдете посмотреть на него».
И я сходила, посмотрела. Познакомилась с миссис Ричардс и с детьми. Сначала не знала, как поступить, но потом рискнула, купила немного конфет, напекла сдобных булочек и взяла с собой. По-моему, их это нисколько не оскорбило.
Все беды Ричардса, как я вскоре поняла, происходили из-за того, что он был слишком честным и порядочным. Какой толк в порядочности, если она заставляет человека торчать под дождем, когда легко можно сделать вид, будто есть дела в теплице? Мы с миссис Ленард стали придумывать предлоги, чтобы в ненастные дни заманить его под крышу, якобы для работы по дому.
Мне как-то удавалось уживаться с Марком. Когда мы вернулись, он выделил мне отдельную спальню, и хотя комнаты соединялись дверью, почти не входил ко мне, а если и заглядывал, то предварительно стучал. Ко мне больше ни разу не прикоснулся. Полагаю, я отбила у него охоту, во всяком случае, пока. Мы были достаточно любезны друг с другом, как в самые последние ужасные дни нашего медового месяца. Приходя вечером домой, он рассказывал мне, как дела на фирме. Раз – другой мы ездили в Лондон в театр, но Марк ни разу не предложил мне отправиться на скачки, и я не просила. Я никогда не знала, о чем он думает.
К счастью, мы поладили с миссис Ленард. Я сразу призналась ей, что мне никогда не приходилось вести домашнее хозяйство и что умею готовить я только самые простые блюда, и она была, видимо, очень довольна, что в доме сохранился прежний порядок. К тому же я умела с ней разговаривать, могла её понять. Может и нужно было себя поставить, но я не стала, и вскоре она уже называла меня «милая», а не «миссис Ротлэнд».
Странный это был дом. И жить в нем было странно. То и дело я натыкалась на вещи Этель. Тапочки в шкафу, старые блузки, новые колготки в целлофановом пакете, книги, записная книжка, календарь. И, конечно, фотографии – в гостиной и в спальне Марка. Могу представить, как ревнуют мужей вторые жены. Впрочем, ко мне это не относится. Я была только рада, если бы Этель могла вернуться и потребовать своего мужа обратно. Потому что я вообще ни секунды не чувствовала себя замужем за Марком. Может, замужем себя вообще не чувствуют, этим живут, дышат, это нравится. Ну, так я этим не жила, и мне это не нравилось.
В гараже я обнаружила старенький двухместный автомобиль. Он принадлежал Этель, она на нем ездила на раскопки. Марк сказал, что я могу пользоваться машиной, если хочу, и как-то раза два днем я прокатилась на ней, просто так, без всякой цели.
Прошло несколько недель, Марк по-прежнему хранил дистанцию, и я стала понемногу осваиваться, чувствовать себя свободнее и раскованное. Пока никакой возможности уйти от него не было, разве что так, как я пыталась в Камп-де-Мар, но такого больше не повторится, приходилось извлекать пользу из сложившегося положения.
Как-то вечером после ужина я немного разговорилась и рассказала о себе, и Марк вдруг спросил:
– Марни, почему ты так редко это делаешь?
– Что?
– Говоришь о себе. Это может помочь.
– Чему помочь?
– Помочь тебе освободиться от того, что у тебя на душе. Это помогло бы нам понять друг друга…
– Не вижу, чем.
– Ну, мне это интересно. И человеку очень важно выговориться. Иначе он замыкается в себе. Любой психиатр тебе об этом скажет. И любой священник.
– Я не слишком разговорчива.
– Знаю, потому и говорю. Расскажи мне о том, как умер твой брат.
– Да о чем тут рассказывать?
– Но брат ведь умер? Из-за чего? По недосмотру?
Я рассказала. Он заметил:
– Раз дело дошло до суда, врачу просто повезло, что он легко отделался. Видимо, время тогда было другое. Ты потому ненавидишь врачей?
– Думаю, дело не во врачах, а в том, что мы были бедны.
– В наше время такого быть не может?
– Еще как может! Ты не представляешь, ты никогда не был бедным, Марк. Когда у моей… – Я спохватилась. Он не сводил с меня глаз.
– Когда что?
– Когда у моей тети было варикозное расширение вен… – вовремя поправилась я. – Которая меня воспитывала, ты знаешь. Так вот, её положили в больницу; я работала тогда бухгалтером в Бристоле и поехала её навестить. За ней вообще почти не ухаживали. Мне пришлось устроить скандал, и это немного помогло, но я видела, что так к ней относятся потому, что она бедна и не может постоять за себя.
– Насколько я понимаю, такое случается не часто. С человеком могут обойтись грубо и бесцеремонно, особенно, если он не слишком тяжело болен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82