Я быстро осваивала игру и выиграла около шести фунтов. За исключением кинорежиссера и Алистера Макдональда все играли посредственно, действовали по наитию, следили, сколько карт вытянули соседи; у них никогда не получится лучше. И все равно я не испытывала истинного удовольствия от игры – она требовала слишком сильного нервного напряжения.
Визит к доктору Роумэну в пятницу прошел примерно так же, как первый. Я говорила, он задавал вопросы. Такие вопросы я и сама могла задавать кому угодно просто так, не требуя платы. Сплошное надувательство; мы могли бы просто посидеть в каком-нибудь баре за чашечкой кофе и выложить всего по восемь пенсов с каждого. А тут повесил бронзовую табличку с фамилией, – и платите фунты! Есть над чем задуматься.
Когда сеанс закончился, Роумэн предложил мне сигарету и сказал:
– До сих пор вы были молодцом, миссис Ротлэнд. Чувствуешь воодушевление, когда пытаешься помочь человеку вашего ума.
– Моего… что?
– Понимаете, чтобы лечение пошло на пользу, пациент должен быть умным. Работать с тупицами – просто даром терять время.
– Спасибо.
– Ради Бога, не подумайте, что я отношусь к вам покровительственно. Я действительно вижу, что у вас подвижный, гибкий ум. Это возбуждает желание работать.
Я одарила его улыбкой.
– В следующий вторник?
– Да, во вторник. Если не возражаете… – Он замолчал, поскреб подбородок. – Ум в нашей работе может оказаться либо трамплином, либо камнем преткновения. И теперь настал момент, когда вам нужно решить…
– Я подумаю, – пообещала я, тут же выбросила его слова из головы и только во время игры вдруг неожиданно вспомнила. Но теперь, воспроизведя их в памяти, я ощутила смутное беспокойство, как будто сказано было больше, чем до меня дошло. Что-то крылось в его тоне такое… Можно ли недооценивать Роумэна, воображать, будто чертовски умело обводишь его вокруг пальца, а дела обстояли совсем иначе. Такая самоуверенность никогда до добра не доводила.
После Рождества наши отношения с Марком пошли на лад, хотя длилось это недолго. Наверное, он узнал от Роумэна, что я играю честно, и надеялся, что я излечусь, от чего бы там меня ни лечили. К тому же он всегда сразу замечал, если на душе у меня становилось веселей.
Я действительно чувствовала себя лучше – впервые с тех пор, как он сцапал меня в Глостершире. Каждый день я могла ездить верхом, и если это было не настоящей свободой, то хотя бы достаточно похоже на нее.
Марк по-прежнему держался на расстоянии. Думаю, будь я такой умной, как считали некоторые, давно бы догадалась, чего ему это стоило. Но чем дольше он не трогал меня, тем меньше я об этом думала.
Меня по-прежнему изводили мысли, где взять деньги для мамы. На Рождество я послала ей двадцать фунтов и написала, что ужасно сожалею, но приехать но смогу. Я даже всерьез подумывала, не подыскать ли мне какую-нибудь временную работу, скажем, в магазине или ещё где-нибудь. Я легко смогу добираться туда на машине, и Марк не узнает. Можно устроиться под другим именем, хотя сомнительно, что таким образом я смогу получить что-нибудь стоящее. Следы, конечно, можно запутать, но мне придется трудиться честно, все остальное слишком ненадежно и опасно, если учесть, что каждый вечер мне придется возвращаться домой в качестве миссис Ротлэнд.
На Крещение мы ждали миссис Ротлэнд в гости, и я с утра хлопотала по дому. Не такая уж я мастерица готовить, но пирожные получились на славу, и ещё я испекла большой торт для детишек Ричардса, миссис Ленард помогла мне его глазировать. Иногда получаешь больше удовольствия, делая что-нибудь для других людей, и даже прогулка верхом, от которой в тот день пришлось отказаться, не шла ни в какое сравнение с тем чувство, которое я испытала, явившись в домик Ричардсов с тортом и увидев их радость.
Настроение у меня было замечательное. Когда я вернулась, Марк только пришел домой после игры в гольф. Он давно уговаривал меня попробовать, тем более что площадка для гольфа начиналась практически там, где кончался наш сад, но я упорно отказывалась. Мы посмеялись. Мы не часто смеялись, бывая вдвоем, и это тоже было заметной переменой в наших отношениях. У Марка хорошо развито чувство юмора, но мне едва ли представлялась возможность его заметить. На несколько минут вдруг даже показалось, будто и не было никогда той страшной ночи в Сан-Антонио.
К концу обеда как-то сам собой зашел разговор о фирме, и я подумала, что нечестно по отношению к Марку помалкивать насчет тех писем; мое дело рассказать, а он потом пусть думает, что хочет. И я рассказала.
Марк выслушал меня, не говоря ни слова. Затем как-то беспокойно поежился и посмотрел на меня.
– «Гластбери Инвестмент Траст»… Это Малькольм Лестер. Интересно, что же это Крис затевает? Неужели хочет совершенно вывести фирму из-под моего контроля? Или пытается продать ее? Но зачем тогда одной рукой продавать, а другой покупать?
– Это все, что я знаю. Терри никогда при мне об этом не говорил.
– Ты имеешь в виду, до того, как мы поженились?
– Да, конечно, – соврала я.
– В любом случае Холбруки должны были поставить в известность правление. Но теперь-то все выйдет наружу.
– Не говори, откуда ты знаешь.
На лбу его собрались морщины.
– Не скажу… Вообще ничего не скажу – пока. Но кое-какое разбирательство проведу… Я очень тебе благодарен.
– Не стоит благодарности, – ответила я, передразнивая его вежливость.
Марк поднял голову и чуть не улыбнулся.
– Ты чувствуешь, что ты за мной замужем, Марни?
– Нет.
– И я не чувствую. Может быть, это ещё придет…Ты бывала когда-нибудь на концертах?
– Каких?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82