Если в райпо он самый главный, значит, лучше всех должен всё знать про охоту.
Мы с Кристепом тоже кричали "доброй охоты", тоже подбрасывали вверх свои шапки.
Впереди зазвенели колокольчики на шеях оленей, - это первая упряжка двинулась к воротам, на выход.
- На нарты!.. - крикнул Спиридон Иннокентьевич нам с Кристепом. Живей! Олешки пошли!
Одной рукой я прижимал к себе лыжи и палки, а другую просунул под сыромятный желтоватый ремень и держался изо всех сил, чтобы не свалиться. Ведь олешки с места взяли бегом - шагом они не умеют. Нарты подпрыгивали на ухабах. Спиридон Иннокентьевич бежал рядом. Я и не заметил, когда он успел надеть охотничьи лыжи - короткие и широкие, обшитые лысой шкурой. На них, говорят, удобно ходить по глубокому снегу, в тайге. Сольджут бежал с другой стороны и дёргал головой - хотел освободиться от ошейника и ремня.
Впереди, над мордами оленей, над рогами, висел густой пар от их дыхания. Нарты легко и быстро скользили по дороге, как лодка по воде. Не успел надвинуться сбоку дом, смотришь - он уже позади. Эх, не возвращаться бы с горы обратно, а нам троим уйти в тайгу на всю зиму! Жили бы в палатке, там места хватит, Спиридон Иннокентьевич учил бы нас добывать белку и другую пушнину. По вечерам грелись бы у маленькой железной печурки, на ночь устраивались бы в спальных мешках - они тёплые и мягкие, мы с Кристепом забирались вдвоём в один, когда Спиридона Иннокентьевича не было дома.
Жить в тайге охотником я бы согласился не только зимой, но и летом, и весной, и осенью. Но разве ж возьмут?.. Нарты проскочили уже последний дом, дальше дорога уходила круто в гору. Гора была высокая, а вершина её казалась седой оттого, что там, наверху, росли деревья.
Мы поднялись по дороге до первой петли, как будто в самом деле уходили в тайгу... Спиридон Иннокентьевич остановил упряжку и повернулся к нам.
Надо было слезать.
Кристеп стоял, смотрел на отца. Спиридон Иннокентьевич скинул рукавицы. Они на длинной тесёмке болтались у пояса, когда он шёл к нартам. Там у него было привязано четыре ружья: двустволка, один карабин и две малокалиберки - "тозовки": старая, та, которую мы тайком таскали в тайгу, и совсем новенькая, семизарядная; мы все вместе ходили покупать её в лавку.
Старую он отвязал. Протянул Кристепу. Достал из кармана куртки небольшой охотничий нож в ножнах, расшитых голубым и красным бисером, тоже сунул ему в руки.
- Тебе, Кристеп, - сказал Спиридон Иннокентьевич, по-русски сказал, чтобы и я понял. - Ты сын охотника, ты жил в тайге. Тебе уже можно дать ружьё. Твоё ружьё пусть никогда не знает промаха... Мой отец когда-то так сказал мне, давно это было. Мой отец, а твой дед - Иннокентий Гаврильевич. Он был знаменитый охотник: его имя знали от Хахахтаха до колымской тундры и всюду его сажали на почётное место. Ты начинай промышлять, сынок... Ходи здесь, рядом, зайца ищи... Доброй тебе охоты, доброй охоты, Христофор Спиридонович!
Он снял шапку и низко поклонился Кристепу.
- Доброй охоты, - прошептал Кристеп едва слышно.
Одной рукой он прижимал к груди свою "тозовку" и нож, а другой снял шапку и поклонился отцу.
Но Спиридон Иннокентьевич ещё не всё сказал, что хотел... Он заговорил про тех, кто однажды взял в руки ружьё и пошёл по охотничьей тропе. Пойди однажды на охоту - и будешь учиться не только находить зверя по следу или по другим приметам, стрелять без промаха или наверняка ставить капканы и ловушки.
В тайге узнаешь, что такое честность, решительность, мужество, осторожность, и поделишь с товарищем последний кусок хлеба, последнюю заварку чая, последнюю щепотку табака и горсть пороха; и скорей ты погибнешь сам, чем дашь погибнуть ему. И если ты сумеешь стать таким, то люди скажут про тебя: "Вот настоящий мужчина, вот кто настоящий охотник..."
Я слушал Спиридона Иннокентьевича и думал, что я тоже, хоть у меня и нет своего ружья, сумею научиться всему этому, чтобы и про меня когда-нибудь так сказали люди.
- Патроны дома, - сказал отец Кристепа. - Сто штук. Кончатся - мама ещё купит, она знает. Ножны бабушка бисером вышила, прислала из деревни. Учи Ыйгена стрелять и ходить по следу. Приехал к нам жить - тоже пусть будет охотник. Однако, мне пора...
Мимо нас, верно, проскочила последняя упряжка.
Спиридон Иннокентьевич и со мной попрощался за руку, а потом надел шапку и стал подниматься дальше в гору. Олени бежали помедленнее, и мы с Кристепом махали вслед шапками, и Спиридон Иннокентьевич оборачивался, тоже махал нам, пока не исчез в деревьях за новой петлей дороги.
Кристеп вынул винтовку из чехла, перекинул её через плечо дулом вниз, как тогда. Нож привязал к поясу. Нож был блестящий, острый; мы попробовали построгать им палку от лыж - он без всякого нажима снял большую стружку.
- Больше я... никогда не буду! - сказал Кристеп и погладил приклад "тозовки".
А я понял, о чём он: больше не будет лазить тайком в сундук, под медвежью шкуру, и вообще... тайком ничего не будет брать. Охотнику нельзя.
Мы припустили с горы. Кристеп впереди, а мне лицо покалывала снежная пыль.
Он кричал:
- Доброй охоты!
Я ответил ему:
- Доброй охоты! Доброй охоты!
Тайга до этого времени молчала, а теперь откликнулась нам с вершины горы:
"...о-ой, хо-ты..."
Мы торопились, но в школу опоздали.
Когда прибежали с сумками, в коридорах было тихо, а из нашего класса доносился ровный голос Веры Петровны.
Она начала перекличку.
Я не сразу, но набрался храбрости и толкнул дверь, и мы остановились у порога...
- Занятия в школе начинаются в два часа, - сказала Вера Петровна.
Я смотрел мимо неё в окно, на ледяные узоры.
- Я понимаю, - продолжала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37