Без помощи Ульрика она не поднялась бы на ноги. Когда муж оставил ее наедине с женщинами, Бронуин, держась за резной столбик кровати, со смешанным чувством облегчения и досады посмотрела на закрывшуюся за ним дверь.
Женщины разом накинулись на Бронуин, и ей показалось, что буквально за один миг она была освобождена от свадебного наряда и облачена в тонкую шелковую рубашку, поверх которой на нее набросили подходящий по цвету бледно-голубой халат. Затем леди Кент, с видом знатока наблюдавшая за ритуалом, имея богатый опыт предыдущих свадеб своих сыновей, горячо обняла невестку и запечатлела на ее щеке свой материнский поцелуй.
– Выходя замуж, девушка очень нуждается в помощи матери. Надеюсь, я смогу восполнить ее отсутствие, потому что, хоть я и родила семерых сыновей и ни одной дочери, но каждая из невесток мне как дочь.
Упоминание о матери Бронуин уже выдержать не могла. Слезы жгли ей глаза, когда она, в свою очередь, обнимала женщину и откидывалась на подушки, глядя, как все они удаляются со всякими приятными пожеланиями. Смятение рвало на части ее душу. Дверь со стуком закрылась, как бы объявляя, что невеста готова к приходу жениха. Да, ей нужна была ее мать! Нужен был и отец, чтобы противостоять рыцарю, который скоро придет к ней. Но самым ужасным в ее положении казалось то, что ей нужен был и Вольф… человек, в котором она теперь видела лишь врага.
Тошнотворно-сладкий запах курений смешивался с запахом роз, поставленных в вазу на столике у кровати. Вдруг вместо мягкой постели ей представилась каменная плита и останки родителей на ней. Спрыгнув босиком на пол, Бронуин подобрала подол и подошла к закрытому окну. В отличие от окна в ее комнате, свое окно Ульрик не приказал забить. Обрадовавшись, она распахнула створки ставен и глубоко вдохнула прохладный ночной воздух, надеясь, что он облегчит пульсирующую боль в висках.
На небе сияла луна, заливая Бронуин своим призрачным светом и высвечивая оставшиеся не-затоптанными после дневной толкотни пятна белого снега. Во внутреннем дворе можно было различить стражников. Они расхаживали взад-вперед на своих постах, стараясь согреться в ожидании, когда их сменят. Все вокруг говорило о силе и мощи, а Бронуин не могла унять внутреннюю дрожь, вызванную слабостью и предвосхищением опасности.
Вдали начали звонить колокола аббатства, и девушка готова была поклясться, что расслышала голоса, радостно поющие на латинском языке о мире на земле. Она стала считать. Один, два, три… Слеза потекла по щеке. Четыре, пять, шесть… Сложив руки в жесте мольбы, Бронуин смотрела на звездную ночь. Семь, восемь, девять… О мире молила она с каждым чистым и ясным звуком песнопения, пронизывавшего небо в канун Рождества. Десять, одиннадцать…
– Да ты с ума сошла, женщина!
– От постели пахнет, как от погребального костра! Мне… мне просто тошно от этой вони!
– Тогда задуй свечи! – вознегодовал Ульрик, бурное вторжение, которого разрушило благословенную тишину, окутавшую ее.
Он со стуком поставил на стол, принесенный с собой графин с вином и быстро задул все свечи, кроме одной восковой свечи. Пламя ее колыхалось от холодного воздуха, проникавшего сквозь окно, у которого каменной статуей сидела Бронуин, словно оцепенев от холода и лишившись способности чувствовать. Даже когда Ульрик приблизился к ней, она не пошевелилась. Бронуин словно вбирала в себя успокаивающее лекарство, придававшее сил перед лицом неизбежности.
– Ты холодна, как труп! – проворчал Ульрик, закрывая окно.
Он поднял ее на руки, словно заупрямившегося ребенка, и отнес на постель, куда и положил самым заботливым образом.
– Что за мысль пришла в твою непредсказуемую голову, женщина? Хотела выпрыгнуть из окна и разбиться насмерть или продрогнуть до мозга костей и заболеть?
Бронуин молча позволила укутать себя, как младенца, а потом стала смотреть в небольшой очаг, где пламенели угли. Ульрик подбросил дров, и искры взметнулись вверх, улетая в трубу. Огонь ярко заполыхал.
– Вот так! – удовлетворенно произнес новобрачный.
Бронуин следила за ним взглядом, когда он наливал вино в красивый кубок.
– Мама всегда подогревала молоко и добавляла мед, чтобы унять озноб и крепко уснуть, – серьезно заметила Бронуин, садясь в постели.
Ульрик протянул ей кубок.
– Я и не думаю о крепком сне, предлагая вам вино, миледи.
Он вкрадчиво поднес кубок к ее губам. Усилием воли Бронуин заставила себя отпить глоток и взять кубок обеими руками.
– Я плохо спала прошлой ночью, когда вы и придворные так громко шумели, а сегодняшний день был вообще очень утомителен. Ей-богу, ваши братья меня замучили танцами.
Ульрик опустился на постель рядом с нею.
– И поэтому вы молились у окна? Я помешал вам закончить общение с Господом?
– Общение завершилось, и с большой сердечностью, пусть даже преждевременно, – ответила ему Бронуин, и ее щеки залил румянец. – Но не этого я искала в молитве.
– А что же?
– Я молилась о мире. – Она сделала еще глоток, не ощущая вкуса вина, более крепкого, чем то, что пила раньше. – Признаться, я так запуталась во всем! Не знаю уж, что думать, как поступать…
Ульрик накрыл ее руки своими, поддерживая готовый расплескаться кубок.
– Думай и действуй – как моя жена, Бронуин, потому что так предопределено судьбой, – он коснулся губами кончиков ее пальцев.
Она предпочла бы видеть его бушующим быком, а не сладкоречивым дьяволом.
– Не-е-е-ет!
Как будто его прикосновение сорвало туго натянутые нервы. Бронуин оттолкнула его руки вместе с кубком. Красное вино расплескалось по белым простыням. Бронуин попыталась откатиться в сторону, но туго намотанное одеяло не позволило избежать быстрой хватки Ульрика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136