Брагин же тем временем создавал либретто. В резуль­тате этой работы некоторые герои повести оказались в те­ни, и даже были опущены, а другие получили новое осве­щение, выступили на первый план.
И вот уже готовы первые музыкальные номера оперы, которой авторы решили дать имя не «Кола Брюньон», а «Мастер из Кламси», подчеркнув тем самым, что со­здают произведение вполне самостоятельное «по мате­риалам и мотивам» повести. Теперь наступал самый от­ветственный и волнующий момент - надо написать Ро­мену Роллану и представить на его суд замысел оперы. Готовые фрагменты оперы Дмитрий Борисович не рискнул послать, но приложил к письму другие свои сочинения. С большим волнением в один из мартовских дней 1935 года взял Кабалевский в руки конверт, пришедший из Франции, - так он ждал его и таким неожиданным он все-таки оказался. Несколько дней назад это письмо держал в руках Ромен Роллан.
«10 марта 1935 г.
Дорогой товарищ Кабалевский!
Благодарю за Ваше письмо и за музыкальные произ­ведения, которые Вы мне дружески прислали. Я с боль­шим удовольствием их читал. Они мне кажутся ясными и красочными по стилю, вызывающими ощущение народ­ных песен и продолжающими русские музыкальные тра­диции.
Я доволен, что Вы работаете над переложением на му­зыку моего Кола Брюньона. Я не думаю, что Вы должны быть слишком озабочены историческим характером; на­много важнее - это народный характер, который, бес­спорно, должен иметь французскую окраску, но всех времен.
И в самом деле, я выбрал эпоху Кола как промежу­точную между двумя периодами французской прозы, из которых один - блестящий XVI, век Рабле - стал музей­ным предметом, но другой еще живет, и на его языке говорит народ французской провинции.
Кола - народный персонаж Кламси. Хотя он выду­ман - его узнают. Я не был бы удивлен, если б однажды кламсийцы прибили бы дощечку на дом, где он живет. Толкуйте его в Вашей музыке как живого, а не как «при­видение» из прошедших времен. Я намереваюсь в бли­жайшие дни написать Владимиру Брагину. Я вовсе не хо­чу рисковать тем, чтобы связывать вас обоих в вашей интепретации моего произведения. Вы должны совершен­но свободно следовать своему вдохновению. Но я хочу только настоять на самой существенной черте Кола: ве­селость, несмотря ни на что, во всем и от начала до кон­ца. Это является самым сюжетом произведения, его смыс­лом существования. Оптимист по природе, которого ничто и никогда не может сломить или повергнуть в уныние. Настоящий француз старой закваски, который всем не­счастьям мира, льющимся на него, противопоставляет свой смех - смех искрящийся и насмешливый, «по­скольку, - как говорит Рабле, - смех присущ челове­ку» (однако не человеку всех стран и всех времен, но, конечно, Франции хороших времен). И может быть, в этой способности к бодрому смеху наше время больше всего нуждается. Я его этим снабдил в моем Кола, как бутылкой старого бургундского.
За Ваше здоровье, мои друзья.
Дружески жму Вашу руку,
Ваш Ромен Роллан».
В письме отразились и ум, и такт, и великодушие пи­сателя. Он ободрил авторов будущей оперы и проявил при этом настоящую заинтересованность в удачном заверше­нии замысла, который, как он почувствовал, существен­но отличается в трактовке образа Кола Брюньона, создан­ного им.
Творческий контакт с автором «Кола Брюньона» был установлен. В следующем письме Кабалевский послал Ромену Роллану то, что он уже написал. Ответ не за­медлил:
«Дорогой Дмитрий Кабалевский!
Благодарю за музыкальные отрывки, которые Вы мне прислали. Обе народные арии - хоровод девушек и за­стольная песня - хороши французским народным коло­ритом и красивым музыкальным письмом, которое их одушевляет и молодит...
Драматическая сцена встречи со смертью трактуется с большой жесткостью и ошеломляюще, что может и должно производить большой эффект. Она более специфически русская, чем французская. Но я имел возмож­ность писать более подробно об этом Брагину...
Как бы там ни было, Ваша музыка хороша сама по себе, и она мне нравится.
Я вас с ней сердечно поздравляю.
Преданный Вам Ромен Роллан».
Летом 1935 года Ромен Роллан приехал в Советский Союз. Он гостил у своего друга Алексея Максимовича Горького. И случаю было угодно, чтобы Кабалевский встретился с Роменом Ролланом: писатель попросил Горь­кого устроить встречу его с советскими композиторами. В числе приглашенных был и Кабалевский.
Беседа состоялась за городом, на даче Алексея Макси­мовича, и продолжалась недолго, так как Ромен Роллан плохо себя чувствовал. Это был высокий, худой, чуть су­тулящийся человек с внимательным добрым взглядом светлых глаз, очень живой и остроумный собеседник.
Когда Кабалевский назвал себя, Ромен Роллан дру­жески улыбнулся, с интересом разглядывая своего заоч­ного знакомого, который оказался еще совсем молодым человеком. Писатель теперь уже устно подтвердил свое удовлетворение начатой Кабалевским работой и сказал, что хотел бы видеть ее завершенной.
Вскоре Роллан уехал, и переписка продолжилась. Очередное письмо писателя пришло из Швейцарии в ок­тябре 1935 года: Роллан вспоминал о московской встрече, говорил о музыке оперы и о трактовке образа Кола, кото­рая, судя по всему, не очень его удовлетворяла. Но писа­тель проявлял в суждениях деликатность и терпимость.
Следующее письмо пришло в Москву через два года. В нем заключена высокая оценка труда Кабалевского:
«Вилла «Ольга». 27.Х1.1937 г.
Дорогой Дмитрий Борисович Кабалевский!
Благодарю Вас и Бориса Эммануиловича Хайкина (советский дирижер, который дирижировал первой поста­новкой оперы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49