что это за человек такой, чего он ходит, смотрит, что, собственно, ему надо, кто разрешил? Петру Васильевичу поначалу он тоже показался не совсем понятным, ибо так уж, видно, ведется среди людей, что самое непонятное – это бескорыстие, но потом он разглядел добрые, всегда приветливо-внимательные глаза Феоктиста Сергеича, точно два ясных голубых фонарика, горящие из-под его седоватых бровей, застенчивую, почти постоянную на его лице, как бы тихо ласкающую каждого встреченного им человека улыбку. В прошлом году, осенью, пахали позднюю зябь, вздымали на всю глубину тракторных плугов. Было студено, дул северный ветер. Феоктист Сергеич, в старой своей армейской телогрейке, вот с этим рюкзачком за плечами – с термосом, куском городского хлеба в бумаге, круто сваренными яйцами, солью в аптечном пузырьке из-под сердечных пилюль, забрел на полевой тракторный стан. Как раз садились обедать, пригласили и его, накормили пшенным кулешом с салом. Феоктист Сергеич набродился уже по полям, смачный кулеш, подернутый пленкой, с рыжими шкварками, разжигал аппетит, и ел он с нескрываемой охотой, обжигаясь, по-крестьянски подставляя под деревянную ложку кусочек хлеба. Потом Петр Васильевич курил свою законную послеобеденную цигарку, а некурящий Феоктист Сергеич прихлебывал из термосной крышки горячий заваренный еще дома чаек, и они не спеша, как два старых товарища, разговаривали, – вспоминали войну, каждый вспоминал свой фронт: Петр Васильевич – как отступали из-под Чернигова и Курска к Дону, Феоктист Сергеич – калининские леса, коварные топи, как солдаты на себе, на своих спинах и плечах, за десятки километров подносили снаряды к пушкам и «катюшам», потому что никакому транспорту было не пробраться по бездорожью. Там, на Калининском, в одном из полков Феоктист Сергеич был начальником штаба. Ни разу не пересеклись с Петром Васильевичем их военные дороги, большие расстояния разделяли их фронты и воинские части, но они говорили – и казалось, будто они воевали вместе, плечо к плечу, такая одинаковая, в общем, была война, что на Дону, что под Калинином. Одинаково мерзли в снегах, в тесных продымленных землянках, хлебали один и тот же суп из горохового концентрата, заправленный «вторым фронтом» – консервированной свиной тушенкой, одинаково убивало рядом товарищей, с которыми еще за минуту до этого скручивали из одной газеты, из одного кисета цигарки…
Передохнув, Петр Васильевич и Митроша стали менять стертые лемеха на тракторных плугах. Несложная работа, но в борозде на холодном ветру ее быстро не сделаешь. Феоктист Сергеич помогал, испачкался в грязи, зашиб до крови палец и был очень доволен, что он пригодился для дела, хоть малость, но подсобил трактористам, капелька его труда тоже будет в этом поле, в будущем хлебе. И Петр Васильевич как-то родственно тогда его полюбил. Скольких не загонишь на этот грязный труд, в поле, к трактору, – а почти совсем уже старый человек, на десяток лет старше Петра Васильевича, не из чего, даже не за спасибо, по одной любви сердца надрывается слабыми своими силами – и рад, счастлив! Что на это скажешь, как такое объяснить? Истинная душа хлебороба!
Трехдневные впечатления Феоктиста Сергеича просились наружу, ему хотелось поделиться с Петром Васильевичем всем, что отложилось у него в мыслях и в сердце.
– А про эту беду вы знаете? – Лицо его сделалось тревожным. – Колорадский жук на картошку напал. Вот уж одно к одному! Свекла взошла – ее мотылек жрет, картошку – жук колорадский!
– Мне Люба говорила, – сказал Петр Васильевич без большого волнения. – Опылять надо – и капут всем жучкам-мотылькам.
– Нет, это не так просто! – быстро возразил Феоктист Сергеич. – С колорадским жуком не один год борьба, он к нам из Прибалтики, Белоруссии двигался, что только там с ним ни делали, а вот – дошел… Да и яды эти – оружие, сами знаете, обоюдоострое… Если бы они действовали только на одних вредителей, а то ведь их поглощает все живое – и гибнет скорей и раньше. Убавилось птиц, разного зверья в лесу, в поле. Помните, не вы ли сами мне рассказывали? – весной сошел снег, и по всем ярам дохлые зайцы, лисы… А почему рыба в реках переводится, только ли от заводских отходов? В колхозе «Маяк» на ихнем пруду никаких заводов нет, закрытый водоем, а рыба исчезла, мальков пускают – они не живут. А в том дело, что поблизости подсолнечник сеяли да опыляли, с сорняками химическим путем боролись, а дождевые стоки-то – прямехонько в пруд… Нет, нет, это не путь – ядохимическая защита! – затряс он решительно головой. – И правильно, что на яды сейчас запрет наложили, ищут другие меры. Я вот читал недавно и, знаете, вполне согласен, самое правильное решение – это установка на селекцию. Селекция должна дать такие новые сорта, чтобы растение само, без помощи человека, было вредителеустойчивым. Такие сорта уже есть, есть и подсолнечник такой, и свекла, и пшеница, да мало, мало они еще пока в практику внедрены, читаем о них только, а на полях что-то не видно… А принцип этот верный. Вот как, скажем, в борьбе с пожарами. Можно поступить как? Увеличивать противопожарные средства: побольше огнетушителей, пожарных шлангов, плакатов «Не курить», «Огня не разводить» и так далее. И все равно пожара не миновать: за каждой искрой не уследишь, рано ли, поздно, а не убережешься. А можно по-другому – перейти на негорючие материалы. Это гораздо надежней. И сразу же все отпадает: специальная охрана, опасность случайного огня…
– Ох, Феоктист Сергеич! – мягко перебивая, остановил старика Петр Васильевич. Всего не переслушаешь, что может он порассказать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94