Наступило долгое молчание. Потом я поднялся, сел на стол и, дрожащей рукой схватив газету, посмотрел на заголовок. Это был «Фёлькишер беобахтер», орган национал-социалистской партии Германии.
Мне бросилась в глаза карикатура на первой странице. На ней был изображен «международный еврей, душащий Германию». Я рассеянно смотрел на карикатуру и в то же время отчетливо видел лицо еврея. И вдруг случилось чудо: я узнал эту физиономию. Я узнал эти выпученные глаза, длинный крючковатый нос, отвислые щеки, узнал эти отвратительные, ненавистные мне черты. Сколько раз я видел их на гравюре, которую отец прикрепил на дверях уборной. Сознание мое как бы озарилось светом. Я вспомнил — это был он. Детский инстинкт не обманывал меня. Я был прав, что ненавидел его. Единственной моей ошибкой было то, что я поверил священникам, будто дьявол — невидимый призрак и победить его можно лишь молитвой или приношениями церкви. Но теперь я понял: он вполне реален, он живой. Я встречал его на улице. Дьявол — это не дьявол. Это еврей.
Я встал. Дрожь охватила все мое тело. Сигарета жгла мне пальцы. Я бросил ее, засунул трясущиеся руки в карманы, подошел к окну и полной грудью вдохнул воздух. Локоть Зиберта касался моего локтя, его сила вливалась в меня. Опершись руками на оконный переплет, он не смотрел на меня и не двигался. Солнце, заходя, устроило кровавую оргию. Я повернулся, взял свой маузер, медленно поднял его и навел на солнце.
— Хороший револьвер, — сказал Зиберт, и в голосе его прозвучала затаенная нежность.
Я произнес тихим голосом: «Да, да», — и положил маузер на стол. Через мгновение я снова взял его, тяжелая рукоятка привычно легла на мою ладонь, она была твердой и осязаемой. Я ощущал ее тяжесть и думал: «Я солдат. Разве дело в форме? Я солдат».
На следующий день было воскресенье, и мне пришлось дожидаться понедельника, чтобы после работы отправиться в магистратуру.
Бородатый чиновник с очками в железной оправе на носу сидел за письменным столом и разговаривал с каким-то пожилым человеком с седой головой. Я подождал, когда они сделают паузу, и спросил:
— Простите, здесь вносят изменения в метрику?
Не взглянув на меня, чиновник в очках бросил:
— Вам для чего?
— Изменить религию.
Оба, чиновник и его собеседник, одновременно воззрились на меня. Затем очкастый взглянул на седого и слегка покачал головой. Обернувшись снова ко мне, он спросил:
— А какая религия у вас записана?
— Католик.
— И вы больше не католик?
— Нет, не католик.
— Ну а теперь какая у вас религия?
— Никакой.
Чиновник снова взглянул на своего коллегу и опять покачал головой.
— Почему же вы не заявили об этом во время последней переписи?
— Я не участвовал в ней.
— А почему?
— Я был в Курляндии, в Балтийском добровольческом корпусе.
Человек с седой головой взял линейку и постучал ею по ладони левой руки. Чиновник сказал:
— Непорядок. Вы должны были сделать соответствующее заявление. А теперь вы нарушаете закон.
— В добровольческом корпусе не проводили переписи.
Чиновник сердито потряс головой:
— Я доложу об этом. Это недопустимо. Перепись должна проводиться повсеместно. Господа из добровольческого корпуса не составляют исключения.
Когда он замолчал, я сказал:
— Я участвовал в переписи шестнадцатого года.
Чиновник взглянул на меня, и очки его метнули молнию.
— Так в чем же дело? Почему тогда вы объявили себя католиком?
— Это не я, а мои родители.
— Сколько же вам было лет?
— Шестнадцать.
Он взглянул на меня.
— Вам, значит, всего двадцать два года?
Он вздохнул, повернулся к своему коллеге, и оба покачали головами.
— И теперь вы больше не католик?
— Нет, не католик.
Он вскинул очки на лоб.
— А почему?
Я почувствовал, что этим вопросом он превышает свои полномочия, и быстро ответил сухим тоном:
— Мои философские убеждения изменились.
Чиновник взглянул на пожилого и процедил сквозь зубы:
— Его философские убеждения изменились!
Человек с седой головой поднял брови, приоткрыл рот и как-то странно мотнул головой. Чиновник обернулся ко мне.
— Ну так дождитесь следующей переписи и тогда отрешайтесь от церкви.
— Я не желаю ждать два года.
— А почему?
Я не ответил, и он добавил, как бы заключая нашу беседу:
— Видите ли, это не такое уж срочное дело.
Я понял, что для того, чтобы оправдать свою поспешность, я должен представить какой-то официальный мотив, и сказал:
— Какой мне смысл еще два года платить церковный налог, если я не принадлежу ни к какому вероисповеданию?
Чиновник выпрямился на стуле, взглянул на пожилого, глаза его за очками загорелись.
— Конечно, конечно, сударь, вы не будете два года платить церковный налог, но порядок есть порядок... — Он сделал паузу и ткнул в мою сторону указательным пальцем. — Вы будете платить компенсационный налог, который гораздо выше церковного.
Он отодвинулся от стола и окинул меня торжествующим взглядом. Человек с седой головой улыбнулся.
Я сухо отрезал:
— Это меня не волнует.
Очки чиновника снова засверкали. Он поджал губы и взглянул на пожилого. Открыв ящик письменного стола, он вытащил три анкетных бланка и положил их, вернее, бросил передо мной.
Я взял анкеты и аккуратно заполнил графы. Кончив писать, я протянул анкеты чиновнику. Он взглянул на них, сделал паузу и с гримасой прочитал вслух:
— Без вероисповедания, но верующий. Это в самом деле так?
— Да.
Он переглянулся с пожилым.
— Это ваши... новые философские убеждения?
— Да.
— Так... — сказал он, складывая листки.
Я попрощался с ними кивком головы, но он не удостоил меня и взглядом. Он смотрел на седого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95