— И я это сделаю!
Он поставил книгу на место, доскакал до письменного стола, сел, взглянул на нас и, словно удивившись, что мы еще здесь, нетерпеливо произнес:
— Уведите заключенного! — и тут же начал кричать: — Скорее! Скорее! Скорее!
Мы почти выбежали из кабинета.
Начальник сдержал слово, хотя мне пришлось подождать этого два года. В 1929 году я узнал, что срок мне сокращен наполовину. Я вышел из тюрьмы день в день пять лет спустя после того, как попал в нее.
В тюрьме я порядком растолстел. Моя гражданская одежда едва налезала на меня. И все же я был доволен хотя бы тем, что близится лето, погода стоит теплая и я смогу обойтись без пальто дяди Франца.
Помимо выходного пособия, я получил право на бесплатный проезд до М. В поезде я поймал себя на том, что думаю о своей камере и, как это ни странно, думаю с сожалением. Я стоял в проходе вагона, смотрел в окно. Мимо проносились еще не сжатые хлеба, колосья слегка колыхались, а я думал: «Я свободен». Странное это было чувство, и странно было сознавать, что свободой я обязан в конечном счете именно доктору Фогелю.
Через некоторое время я вернулся в купе и сел. Я не знал, чем занять свои руки, минуты текли, и не было никого, кто бы дал мне указание. Мне стало грустно. Я снова вышел в проход и начал смотреть в окно. Хлеба стояли роскошные. Легкой зыбью колыхались они на ветру.
В тюрьме мне дали пять сигарет, но у меня ничего не оказалось, чтобы их зажечь. Я зашел в купе, попросил у одного из пассажиров огня и снова вышел в проход. Сигарета была безвкусна. Затянувшись несколько раз, я опустил стекло и с силой швырнул ее. Ветер отнес сигарету к стенке вагона и она рассыпалась пучком искр. Я поднял стекло и снова стал смотреть на хлеба. После хлебов потянулись луга. Выглядели они довольно прилично, но лошадей на них видно не было.
Потом я вспомнил о партии и почувствовал себя счастливым.
1929 год
Партия решила временно послать меня «на травку». Мне подыскали место на конном заводе полковника барона фон Иезерица, владельца большого поместья возле В. в Померании.
Моя новая работа мне очень нравилась. Лошади были прекрасные, холеные, в конюшнях — современное оборудование. Полковник барон фон Иезериц (хотя он больше и не служил в армии, все величали его господином полковником) поддерживал у себя на заводе железную дисциплину. Это был высокий худой человек с обветренным лицом, изрезанным морщинами. Нижняя челюсть у него сильно выдавалась вперед, и — удивительно! — это делало его похожим на лошадь. За спиной конюхи называли фон Иезерица Стальной Мордой. Я так и не узнал, из-за чего он получил эту кличку — то ли из-за своей нижней челюсти, то ли из-за глаз. Глаза его, казалось бы, ничем особенным не отличались. Обыкновенные голубые глаза. Но стоило ему внезапно остановить на вас взгляд и — словно он поворачивал выключатель — они наполнялись каким-то невыразимым светом.
Уже три месяца я находился у него на службе, а он еще ни разу не заговорил со мной. Я думал, что он вообще не знает о моем существовании, ведь нанимал меня его управляющий, — и вдруг однажды после полудня, когда я поправлял на пастбище какую-то загородку, я услышал за спиной знакомый звук копыт его лошади. Кто-то щелкнул языком, и неожиданно вороная лошадь выросла передо мной — рослая, стройная, с перекатывающимися под лоснящейся кожей желваками мышц.
— Ланг!
Я вытянулся в струнку. От моего резкого движения лошадь насторожилась. Фон Иезериц ласково потрепал ее и, не глядя на меня, словно он разговаривал сам с собой, сказал:
— У меня есть маленькая ферма в Мариентале... Она совсем заброшена...
Он замолчал, я ждал продолжения.
— Я подумал, — вновь заговорил он с отсутствующим видом, как будто и впрямь размышляя вслух: — если земля еще кормит, почему бы не выхаживать там несколько лошадей.
Он опустил хлыст и концом его осторожно погладил лошадь между ушей.
— При жизни моего отца там держали лошадей. Но никто никогда не хотел там жить... Это паршивое место. Повсюду вода. Строения в жалком состоянии, земли тоже. Надо все привести в порядок, надо возродить эту землю...
Он приподнял хлыст, и его невыносимые голубые глаза остановились на мне.
— Ясно тебе?
— Так точно, господин полковник.
Подождав немного, он отвел от меня взгляд. Я почувствовал облегчение.
— Я подумал о тебе.
Он почесал у себя за ухом рукояткой хлыста и сухо произнес:
— Вот мои условия: сначала я дам тебе двух людей. Они помогут все восстановить. Получать это время будешь столько же, сколько и теперь. Если тебе удастся там обосноваться, я переведу на ферму несколько лошадей. Дам еще свинью, кур и семян. Там есть пахотная земля. Все, что ты сможешь выжать из пашни, свиньи, птицы и двух рощ, прилегающих к ферме, — твое. Что сможешь добыть охотой — тоже твое. Но помни, как только устроишься, — больше ни пфеннига! Слышишь? Ни пфеннига!
Он взмахнул хлыстом, обрушил на меня свой разящий взгляд и неожиданно яростно крикнул:
— Ни пфеннига!
— Так точно, господин полковник! — ответил я.
Помолчав, он снова заговорил, но уже более спокойным тоном.
— Подожди соглашаться. Возьми лошадь и поезжай на ферму. Когда все посмотришь — скажешь.
— Сейчас, господин полковник?
— Сейчас. И скажи Георгу, чтобы дал тебе сапоги — понадобятся.
Он дернул за уздечку и с места рванул лошадь в галоп. Я вернулся в барак и сказал Георгу, что фон Иезериц посылает меня в Мариенталь. Георг посмотрел на меня, сощурил глаза и, покачав головой, с таинственным видом сказал:
— Так это тебя...
Он усмехнулся, показав испорченные зубы, и сразу словно постарел.
— Ох, хитер старик!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95