Он приподнял правую руку.
— Короче говоря, осталось одно — сжигать трупы...
«Печи! Как это я не подумал о печах?» — подумал я и вслух произнес:
— Печи, господин штандартенфюрер?
— Разумеется. Но заметьте, штурмбанфюрер, этот способ не всегда подходит. Так, например, если я обнаруживаю трупы в пятидесяти километрах отсюда, в каком-нибудь лесу, само собой разумеется, не могу же я переносить туда свои печи. Пришлось поискать что-то другое...
Он поднялся и приветливо улыбнулся мне.
— И я нашел.
Он сунул портсигар в карман, взял свою фуражку и сказал:
— Прошу вас.
Я встал, Зецлер последовал моему примеру. Кельнер открыл дверь и, пропустив нас вперед, закрыл ее за собой. Затем он снова произнес: «Прошу вас», прошел вперед и сделал знак гауптшарфюреру следовать за нами.
Выйдя во двор, Кельнер сморщил нос, слегка потянул воздух и украдкой взглянул на меня.
— Конечно, — сказал он с усмешкой, — воздух здесь не курортный.
Он пожал плечами и добавил по-французски:
— Que voulez-vous!
Я шел справа от Кельнера. Солнце освещало его лицо — оно было все изрезано морщинами. Кельнеру было по крайней мере лет пятьдесят.
Он остановился перед гаражом и приказал гауптшарфюреру открыть его.
— Грузовик — газовая камера, — сказал он, кладя руку в перчатке на заднее крыло машины. — Вот видите, выхлопной газ через шланг подается внутрь. Предположим теперь, гестапо арестовало тридцать партизан и любезно предоставило их в мое распоряжение. Грузовик едет за ними, и, когда привозит их, они уже трупы. — Он улыбнулся. — Понимаете, мы, так сказать, одним ударом убиваем двух зайцев. Бензин используется одновременно для транспортировки и для отравления. Отсюда... экономия.
Он сделал знак, гауптшарфюрер закрыл гараж, и мы пошли дальше.
— Заметьте, — продолжал он, — я не рекомендую никому этот способ. Он не дает гарантии. Бывало на первых порах — откроешь двери грузовика, думаешь, что имеешь дело с трупами, а оказывается — люди находятся лишь в обмороке. Бросаешь их в огонь, а они начинают кричать.
Зецлера передернуло. Я сказал:
— Но, господин штандартенфюрер, ведь можно узнать по цвету кожи, когда все кончено. У мертвецов цвет лица землистый с розоватостью на скулах.
— Отравление газом меня не интересует, — пренебрежительно бросил Кельнер. — Как я уже сказал, я применяю этот способ только для того, чтобы иметь под рукой трупы. Меня интересуют только трупы.
Показалось длинное здание из цементных блоков, над которым возвышалась красная кирпичная заводская труба.
— Это здесь, — сказал Кельнер.
У двери он вежливо пропустил нас вперед. В помещении никого не было.
— Печи сдвоены, — объяснил Кельнер.
Он сам открыл тяжелую металлическую дверцу печи и показал нам ее внутренность.
— Вместимость — три трупа. Топка производится коксом. Благодаря мощным вентиляторам жар в печи очень быстро доводится до необходимой температуры.
Он закрыл дверцу, и я спросил:
— Простите, господин штандартенфюрер, а сколько потребовалось бы печей, чтобы за сутки сжечь две тысячи единиц?
Он рассмеялся.
— Две тысячи! Ну, дорогой мой, и размах же у вас!
Он вынул из кармана блокнот, золотой карандашик и начал быстро набрасывать на бумагу цифры.
— Восемь сдвоенных печей.
Я переглянулся с Зецлером. Кельнер продолжал:
— У меня лишь две сдвоенные печи.
Он вскинул правую бровь, монокль выскочил, и он подхватил его с ловкостью фокусника.
— Но я рассматриваю их лишь как подсобное оборудование, — добавил он. — Прошу вас!
Он вставил монокль в глаз и первым вышел из помещения. Я пропустил вперед Зецлера и тихонько похлопал его по плечу.
Машина штандартенфюрера поджидала нас у дверей. Зецлер сел рядом с шофером, я — слева от Кельнера на заднем сиденье.
Сальное, терпкое зловоние все усиливалось. Мы приближались к купе деревьев, из-за которой поднималось облако черного дыма.
Кельнер велел остановить машину. Перед нами открылась живописная лужайка. В глубине ее на протяжении примерно пятидесяти метров из земли подымался густой дым. В дыму смутно проглядывались суетящиеся фигуры эсэсовцев и заключенных. Иногда из земли вырывались языки пламени, и силуэты людей окрашивались в багровый цвет. Зловоние стало нестерпимым.
Мы приблизились. Дым и пламя подымались из широкого рва, в котором виднелись голые трупы обоего пола. Под действием пламени тела то скрючивались, то распрямлялись, то внезапно подскакивали, точно живые. В воздухе стояло жуткое потрескивание, словно жарилось мясо. Высокие черные языки пламени отбрасывали иногда багровый свет — яркий и какой-то нереальный, как бенгальский огонь. По краям рва, на равных расстояниях, были навалены груды нагих тел, вокруг которых суетились заключенные из особой команды. Из-за дыма трудно было рассмотреть, чем они заняты, но то и дело с обеих сторон вдоль всего рва, внезапно озаряясь светом пламени, в воздух взлетали подбрасываемые в костер трупы и падали в огонь.
В десяти метрах от себя я заметил капо. Он стоял, повернув голову, с широко раскрытым ртом — должно быть, выкрикивал какое-то приказание, но я ничего не слышал. Шипение и треск горящего мяса заглушали все.
На лице Кельнера отражалось багровое зарево. К носу он прижимал платок.
— Идемте! — крикнул он, почти касаясь губами моего уха.
Я последовал за ним. Он привел меня на другой конец рва. Метрах в трех от нас, внизу, в устроенном во рву резервуаре кипела какая-то густая жидкость. Поверхность ее все время пузырилась, и от нее поднимался зловонный чад. Один из заключенных спустил туда на веревке ведро и зачерпнул жидкости.
— Жир!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95