— Михаил Ильич! А-а-а, и Прасковья Васильевна! Вы уже возвращаетесь из Чарджуя? Доброй ночи!
— Недоброй, недоброй, Егор Петрович. Мы опоздали, экипажа нет, придется ночевать на берегу.
Мешков широко развел руками, точно желая обнять супругов, и воскликнул:
— Пожалуйста ко мне! У меня на заводе никто не спит. Ждали Андрюшу. Пожалуйста, пожалуйста! Наверное, у Прасковьи Васильевны чемоданы полны чард-жуйскими новостями?!
Толстяк подхватил под руку жену Кислякова, повел ее к экипажу, следом за ними Кисляков и кучер Мешкова понесли чемоданы.
Шарифбай, уложив свои вещи в хурджум, взвалил его на спину, пешком ушел в город.
Дарга крикнул Григорию, нерешительно поглядывавшему на берег:
— Мы скоро отплываем. Собирай свои вещи и выходи.
Григорий машинально свернул постель, чемодан и сошел на берег.
Было темно и безлюдно. Где-то в глубине чувствовался большой город, слышались протяжные, точно приглушенные черной ночью, возгласы караульщиков, разноголосый лай собак. Сырой ветерок доносил с противоположного берега стенанье шакалов, скрип водоподъемных колес.
Григорий растерянно смотрел вслед уходящему каюку. Это неуклюжее, грязное, еле держащееся на воде судно с покорными босоногими лодочниками казалось ему более надежным убежищем, чем до жути незнакомый берег.
Он вздрогнул от неожиданно раздавшегося голоса и крепко сжал ручку чемодана.
Из темноты вынырнул невысокий человек с распахнутым воротом рубашки:
Я спрашиваю, вы приезжий, должно быть?
Голос незнакомца звучал участливо.
— Приезжий,— отозвался Григорий.— Простите, может быть, вы скажете, как пройти в город?
Незнакомец засмеялся:
— О, если вы здесь в первый раз, я вам не советую идти ночью в город. Вы собьетесь с пути, вас искусают собаки, задержат сторожа.
Незнакомец посмотрел на растерянное лицо Григория:
— Знаете что, я с завода Мешкова, Я машинист Лазарев. Переночуйте у меня, а утром пойдете в город.
Григорий смешался, он не знал, что ответить на приглашение незнакомца, и в то же время боялся остаться на пустынном берегу.
— Мне, право, неудобно...
Лазарев решительно взял из его рук чемодан:
— Какие могут быть церемонии в вашем положении. Пойдемте...
Пока прошли короткий путь до завода, Лазарев успел расспросить Григория о всей его несложной восемнадцатилетней жизни.
Григорию почудилась ирония в голосе нового знакомца, когда он доверчиво рассказал ему о предложении Кислякова.
— Поступить на службу к Волкову? Ну, что ж, в добрый час. Волков, по крайней мере, откровеннее их всех.
Лазарев долго вел Григория вдоль высоких и толстых, словно у старинной крепости, степ, из-за которых слышалось тяжелое мерное дыхание большого завода.
Сторож, вооруженный штуцером, остановил их у обитых жестью огромных ворот. Узнав машиниста завода, он пропустил и его, и Григория во двор.
Квартира машиниста была в конце огромного заводского двора. В низенькой комнатке, куда ввел своего гостя Лазарев, было тепло и уютно.
Машинист включил свет. Григорий с любопытством взглянул на него. Смуглое от загара лицо Лазарева с большими спокойными глазами было полно сдержанности и достоинства, которые характеризуют уверенных в себе людей.
Лазарев указал Григорию на деревянную тахту, покрытую пестрым паласиком:
- Ложитесь и тушите свет, иначе налетят мошкара, комары, и вы не заснете до утра. Мои ребятишки поднимут вас рано... А я пойду на дежурство. Сегодня пробный пуск завода, готовимся к сезону...
ГЛАВА ВТОРАЯ
Молодой человек, подошедший к столу, едва привлек внимание Кислякова. Сухо и коротко, как клиенту, не представлявшему большого интереса для банка, Кис-ляков бросил Григорию:
— Приходите к концу дня.
Равнодушный голос Кислякова смутил Григория. Он остановился в нерешительности среди толпы, наполнявшей операционный зал банка. Большая комната гудела от сдержанного говора пестрой толпы: здесь были иранцы в шапочках формы усеченного конуса, бухарцы в белых, синих чалмах, в ярких халатах, русские коммерсанты в белых костюмах, и хивинские купцы в темных халатах и огромных черных бараньих шапках,
Григорий вышел из зала на высокое крыльцо бан-ковского дома. Вдоль здания стояли казанские тарантасы и щегольские ландо клиентов банка.
Отсюда хорошо было видно огромное торжище,— волнующееся однотонное черное море мохнатых бараньих шапок хивинцев.
Многотысячная толпа разного люда заполняла улицы и площади, прилегавшие к банку.
Базар шумел полным голосом. Слышался громовой рев ишаков, ржанье лошадей, мычанье быков. Пронзительные голоса разносчиков холодных напитков, продавцов сластей, кальянщиков, уличных проповедников перебивали разноголосую и невообразимую для европейского уха симфонию восточного базара.
Под камышовыми, наспех воздвигнутыми зонтами, и просто под горячими лучами солнца сидели и стояли дехкане. Они принесли сюда в корзинах и решетах сочные сиреневые персики, бережно переложенные узорными виноградными листьями, бледно-розовый осенний виноград, золотистый инжир. Кучами были навалены желтые и зеленые дыни, безвкусные огурцы—дунеки.
Яркие цветные вывески пивных и биллиардных висели на всех углах базара. Из открытых окон и дверей, вместе с запахом прокисшего пива и табачного дыма
неслись хриплые звуки гармошек, сочное пощелкивание шаров, пьяные крики.
Среди толпы мелькали приказчики в серых пыльниках и высоких сапогах, бородатые рыбаки Аму-Дарьи с мешками, набитыми покупками. Тесня толпу, проезжали экипажи, в которых сидели европейские дамы, в светлых платьях, с шелковыми яркими зонтиками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98