Решающая, стержневая идея всегда рождается в голове одного человека...
Мишь неуверенно заглянула в лицо Мариану. Больше ли он импонирует мне теперь — или, скорее, надо опасаться за его будущее в науке? Обоснованна ли его самонадеянность, или он просто не желает впредь ни с кем делиться возможными успехами?
Как-то Крчма пригласил Мишь на музыкальный четверг у Штурсы. Был там и Мерварт. Возвращаясь, часть дороги она прошла вместе с профессором, и теперь вспомнила его слова: почти каждый молодой ученый должен преодолеть свой трудный час, когда он выходит из-под хранительного крыла наставника и пускается в самостоятельные исследования. Ведь до того момента он вряд ли осознавал — пускай даже его участие в общей работе было весьма активным, — что, в сущности, на его мышление влиял тот факт, что им руководят. А теперь он внезапно понимает: пуповина перерезана. И часто его охватывает ужас при мысли, что у него, собственно, нет своих идей, что даже те, которые он считал своими, были, помимо его воли, производными... Не всякий молодой ученый в силах преодолеть этот кризис становления самостоятельности. Иногда он поддается панике, безрассудно хватается за первые запавшие ему в голову опыты, но стремление утвердиться любой ценой редко приводит к подлинному успеху.
Мариан ушел, в квартире осталась оглохшая тишина, Мишь слышала звук собственных шагов. Одинокая рыбка в аквариуме бесцельно сновала от стенки к стенке стеклянной своей тюрьмы. Мещанская, образцово прибранная квартира — какой контраст с богемным беспорядком, который умеют создавать вокруг себя женщины от искусства! Но я-то не художница, да и квартира, в общем, не совсем моя: платит за нее Мариан. Я не связана восьмичасовым рабочим днем — здесь мог бы бегать ребенок, и я была бы при нем. Но Мариан не хочет детей. Потому что убежден мещанский культ семьи тормозит работу настоящего ученого, имея ребенка, он не сумеет полностью отдаваться научной работе; похоже, люди такого сорта почти никогда не испытывают потребности в личных привязанностях... А я? Неужели мой окончательный удел и мой долг — роль статистки, всего лишь предмета украшения, да и то как сказать?
Вынула из шкафа осеннее пальто, вышла из дому. Все-таки везет иногда: Пирк оказался дома, стол завален учебниками— зубрит.
— До чего великодушны — при моей новой диспетчерской службе, предоставляют мне иногда даже свободное время для учебы! — сказал он, как бы извиняясь.
— А мне это сейчас на руку. — Мишь протянула ему письмо Ивонны.
Пирк стал читать, как всегда при чтении беззвучно шевеля губами.
— Ты уже пил кофе? После обеда.мне не хотелось, а теперь хочу.
— Возьми и сделай,— пробормотал он, не отрываясь от письма.
Мишь прошла в ванную, где на табуретке стояла старенькая электроплитка и висел цветастый женский халат.
— Дура баба, — лаконично изрек Пирк, когда Мишь вернулась с кофе; письмо Ивонны уже валялось на столе.— Нужно ей это было! И никто ведь не поможет выбраться из дерьма — далековато забралась...
— Мариан вроде тоже так думает. Наверное, вы оба правы, а мне почему-то жалко, что вы правы. Мне бы хотелось надеяться на лучшее. Как по-твоему, что сказал бы Роберт Давид?
— Тебе хочется его спросить, по твоему носу вижу — не терпится показать ему письмо. Знаешь что — в таком случае пошли! — Он с удовольствием захлопнул учебник.— Странно, правда, что наша совесть живет по другому адресу...
Пирк набросил пальто, и они отправились.
— Ты когда женишься? — спросила по дороге Мишь.
— Об этом меня уже и та спрашивала, которую это касается.
— Не очень ты разговорчив, когда речь о твоих личных делах. — Мишь искоса глянула на его крепкую скулу.— Иной раз мне кажется, ты только даешь что-то нашему обществу взаимопомощи. Никогда тебе не было нужно ни оно, ни кто-то из нас. И ничего хорошего в этом нет. Время от времени не вредно и тебе испытать минутку слабости.., У дверей дома Крчмы столкнулись с пани Шарлоттой, она возвращалась с прогулки. Кажется, сегодня был один из редких у нее светлых дней.
— Надеюсь, вы не собираетесь сторожить мою Лоттыньку, — на удивление сердечным тоном заговорила пани Шарлотта. — Прошу, господа, входите!
После чего она закрылась в своей комнате и больше не показывалась.
Мишь по привычке рассматривала коллекцию старинных гравюр — не прибавилось ли чего-нибудь новенького.
— Отца-то навещаешь на стройке? — спросил Крчма, когда все трое уселись в кресла вокруг журнального столика.— Когда был там в последний раз?
— Да месяца два назад... Некогда, все учусь. Ну и совет вы дали — в технический вуз!
— Не я же тебя туда послал.
— Кабы не вы — живым бы меня туда не вперли.
— Что Гейниц? Я с ним виделся как-то летом.
— Смета на ихнюю плотину достигает чуть ли не миллиарда, что не мешает ему в конце каждого месяца три дня выискивать ошибку в двугривенный...
Почему Роберт Давид вздохнул при этих словах? — подумала Мишь. И как-то лукаво усмехнулся в свои рыжие усы...
Она вынула из сумочки письмо Ивонны.
Во время чтения лицо у Крчмы подергивалось. Потом его невероятно курчавые, никогда не подстригаемые брови высоко поднялись. Он оторвался от письма, опустил руку и с каким-то упреком глянул на Мишь. Ага, дочитал до того места, где Ивонна пишет, как он ей приснился. Закончив читать, Крчма нервным движением запихнул письмо обратно в конверт.
— Раздавить ее, как змею! — Он швырнул письмо на стол. Встал, прошелся по комнате, похлопывая себя по карманам в поисках портсигара. — Не для того я читал с вами «Мысли» Паскаля, чтоб вы барменшами становились!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36