.. Нет, я не самоубийца, я не полезу на рожон. Кому от этого будет польза? Только Крюгеру и его проклятой шайке, сволочные людишки, выжидатели и тайные противники. Сегодня они вступили в кооператив, только сегодня, и уж, конечно, не по убеждению, о нет. У них не было другого выхода. Кто может меня упрекнуть, что я решил ответить шантажом на шантаж? Мне пришлось поступить так, потому что я могу вынести все, кроме одного — быть в глазах людей преступником, которого гонят прочь, как шелудивого пса. Я так долго работал, чтобы загладить свою вину, я был еще молод, никто не может упрекнуть меня в том, что я молчал. Об этом никто не знает, кроме меня, Анны, Крюгера и, конечно, Штефана и Хильды... Но они не расскажут, не посмеют, у них тоже рыльце в пушку. Мне нужно выиграть время, хоть немного времени.
Я еще долго сидел на лавочке в саду у Анны Прайбиш, нашел и другие доводы для оправдания, почему я должен действовать сейчас так, а не иначе, почему не могу рассказать обо всем Гомолле. Я выстою, ведь я не одинок, я още не погиб. Анна обещала Помочь, Розмари — тоже. От Рыжей, как презрительно сказала Анна, подмоги не жди. Но что она знала о Розмари? Что знал о ней я? Как вскоре выяснилось, слишком мало...
Домой он шел, погруженный в раздумья, ему не хотелось попадаться кому-нибудь на глаза. Теперь он был в таком же положении, как несколько часов тому назад Макс Штефан. Он приблизился к дому, как вор, со сторсь ны полей и прошмыгнул в заднюю калитку. Розмари его дожидалась, она сидела на крыльце, обхватив руками колени. Он присел рядом и пошарил в карманах в поисках сигареты. Он молчал, она тоже ничего не говорила и только слегка вскрикнула, когда вспыхнувшая спичка осветила его обезображенное лицо.
«Тише!»
Друскат задул пламя и настороженно посмотрел на освещенные окна спальни.
«Все в порядке?» — спросил он и мотнул головой в сторону окон.
Девушка кивнула и затем испуганно прошептала:
«Даниэль, ради бога,.что случилось?»
Он встал, взял ее за руку и приподнял со ступенек, теперь Розмари стояла вплотную перед ним.
«Что произошло?» — повторила она и осторожно потрогала кончиками пальцев его лицо.
Друскат застонал, даже это нежное прикосновение причинило ему боль, он не знал, что ответить, а застонал еще и потому, что ни один человек в деревне не одобрил бы его связь с молоденькой девушкой. Иногда он сам называл унизительным то, чем он с ней занимался и что старался скрыть от людей. В его жизни все было так беспорядочно и запутанно. Он отбросил сигарету, прижал девушку к себе и, стараясь удержать равновесие, чуть не задушил Розмари в объятиях. Но затем, по-прежнему не расцепляя рук, снова взглянул на окна, за которыми уже спала или еще бодрствовала жена. Он снова застонал.
Розмари покачивала его — так матери утешают незадачливых детей. Потом, осторожно высвободившись из его объятий, она с нежностью взяла его лицо в обе руки.
«Что произошло, Даниэль?» — прошептала она.
Схватив ее за руки, он принялся целовать ее ладони, они были тверды и грубы от работы.
«Я расскажу тебе, — сказал он, — но не здесь».
Они вышли из сада, и он повел ее через поля, пытаясь собраться с мыслями, но в голове у него назойливо звучала песня: «Не горит так ярко уголек в печи, как любовь подруги, скрытая в ночи...» Кто посмеет осуждать его за эту любовь, за эту тайную связь?
Жена Друската не могла уже и шагу ступить без посторонней помощи, ему приходилось носить ее по дому или в саду, как ребенка, и он никогда не роптал — ведь он любил ее. Его потрясло, когда врачи наконец сказали, что болезнь ее неизлечима. Тогда и пришлось взять в дом девушку, жена нуждалась в уходе, ребенок в присмотре, да и хозяйство надо было вести, не ахти какое, но крестьянин-кооператор не мог обойтись без собственной коровы, если хотел иметь немного денег.
Жена была обречена, Друскат знал об этом, знал он и то, что отныне ему придется спать одному. Поначалу Ирена еще хотела, чтобы он время от времени спал с ней, но потом ему пришлось обходиться с ней осторожно и бережно, как в свое время, когда она была беременна. Однажды он забылся, и Ирене не удалось скрыть болезненную гримасу. С тех пор они спали раздельно.
«Тебе не спится, — говорила она иногда, — ложись ко мне, милый».
Она обнимала его и, если он просил, гладила до тех пор, пока он не успокаивался. Это было все.Однажды ночью это уже не удовлетворило его, и, поцеловав жену, он отвернулся на другой бок. Ирена не заплакала, она была ему благодарна. Даниэль уверял ее, что физическая близость не так уж существенна для двух людей, когда они любят друг друга и когда у них есть любимый ребенок...
Будучи многого лишен в юности, он любил Ирену и даже думал порой, что любовь его стала еще больше и чище, что в ней раскрылись новые стороны. Но пожалуй, он любил ее так, как отец любит дитя, страдающее физическим недугом и требующее поэтому особой ласки и заступничества. И он старался оберегать жену. Однако вскоре это стало мучительно, ведь тогда он был еще молод, ему не было и тридцати.
Поначалу он почти не обращал внимания на домработницу, ему и в голову не приходило, что с ней можно кое-чем заняться в постели. Но позднее при виде Розмари, суетившейся по дому, замечая, как прыгают у нее под халатиком груди, он стал иногда думать об этом. Он сразу же отгонял подобные мысли, но порой ему снилось, как он лежит с ней в постели, пока только снилось. Раньше, еще не в столь отдаленные времена, существовал чуть ли не обычай, когда хозяева задирали в сарае или за скирдой юбки у своих работниц, пока об этом не пронюхивали их жены или пока молодые работницы не беременели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117