Я воистину чувствовал себя божеством. Не просто кем-то, в чьих жилах течет
божественная кровь, но действительно богом, носящим двурогую корону,
идущим по облакам во всем своем великолепии. Грешно ли мне было
чувствовать такую гордость? Я пришел из изгнания, чтобы принять корону. Я
починил каналы. Я сокрушил самого сильного противника. Я построил стены
Урука. А мне не исполнилось еще двадцати. Разве это не божественные
деяния? Разве не было у меня права гордиться?
А теперь меня ждала богиня.
Все эти месяцы у меня было мало возможности с ней видеться, разве что
при обычных жертвоприношениях и церемониях, на которых мы оба должны были
присутствовать. Иначе нам и не приходилось разговаривать. Было время,
когда мне хотелось прийти к ней за советом или благословением, но я не
ходил. Случалось, что она могла бы призвать меня и говорить со мной, но
она этого не делала. Я даже тогда, казалось, понимал, почему мы держались
на таком осторожном расстоянии друг от друга. В Уруке словно два царя, мы
с ней и были этими двумя царями: у нее была своя власть, у меня - своя. Но
я уже выходил за пределы свой власти. Это происходило не потому, что я
хотел восстановить ее против себя, а потому, что я не знаю другого способа
быть царем, как иметь всю эту власть целиком. Когда я объявил войну Акке,
я не спрашивал ее согласия. Это казалось мне слишком рискованным, когда я
уже встретил сопротивление старшин. Войну надо было объявить. А если бы
Инанна была против меня, я не смог бы собрать того войска, которое было
мне необходимо. Поэтому я не спрашивал Инанну. Я боялся противодействия ее
стороны, ее влияния. Я старался так поставить себя, чтобы не ощущать ее
силы. А она, увидев мое растущее влияние, отступила, неуверенная в моих
намерениях, не желая бросать мне вызов до тех пор, пока она не поймет их
до конца.
Но в ночь Священного Брака все столь мелкие соображения отступают на
второй план. Я вошел в ее длинную опочивальню и нашел ее сверкающей
украшениями и благоухающую ароматическими маслами. Я приветствовал ее как
священную драгоценность, а она обрадовалась мне как царственному супругу,
источнику жизни. Мы совершили ритуал выхода к народу. Когда все это было
закончено, мы вошли в опочивальню, где сладко пахли зеленые циновки. И
прислужницы богини сняли с нее алебастровые поножи и сияющие золотые
пластины, и оставили ее мне нагой.
Когда мы наконец остались вдвоем, я положил руки на ее гладкие плечи и
заглянул в сияющие глубины ее глаз. Она улыбнулась мне, как в тот первый
раз, когда мы были детьми, улыбкой, которая была теплой и любящей, а в
чем-то свирепой и вызывающей. Я знал, что она уничтожила бы меня, если бы
могла. Но на эту ночь она была моей. Она не потеряла ни частички своей
красоты за прошедшие двенадцать месяцев. Грудь ее была высока, талия
тонка, бедра широки. Ногти ее были остры и длинны, словно кинжалы, и
выкрашены в цвет умирающей луны. Она поманила меня к ложу почти незаметным
жестом руки. Мы подошли к нему и обнялись. Ее кожа была как ткани, что
ткут на небесах. Мое тело парило над ней. Спина ее выгибалась подо мной.
Ее пальцы впились в мышцы моей спины, и она подтянула колени к груди и
раздвинула их, губы ее раскрылись, язык чуть высунулся наружу, его кончик
облизывал губы. Дыхание ее напоминало шипение. Она совсем не закрывала
глаз, женщины редко так поступают. Я видел это. Я тоже не закрывал глаз,
ни одно мгновение той ночи.
На заре я услышал шум пришедшего дождя, первого дождя нового года,
слабый приглушенный стук по древним кирпичам храмового помоста. Я встал с
ложа и осмотрелся в поисках своих одежд, чтобы одеться и уйти. Она лежала,
глядя на меня. Она следила за мной, как змея следит за своей добычей.
- Останься еще немного, - тихо сказала она. - Ночь еще не окончилась.
- Барабаны бьют. Я должен идти.
- Весь город спит. Твои друзья валяются в пьяном угаре и видят хмельные
сны. Что тебе одному делать в этот час?
Она издала мурлыкающий звук. Я не доверяю мурлыкающим змеям.
- Вернись на мое ложе, Гильгамеш. Ночь еще не насытилась, говорю тебе.
С улыбкой я ответил:
- Ты хочешь сказать, что ты еще не насытилась?
- А ты?
Я пожал плечами.
- Мы выполнили ритуал. И выполнили его усердно.
- Стало быть, ненасытный на какое-то время насытился? Или, может быть,
я тебе наскучила, и ты готов искать себе следующую женщину на этот день?
- "Жестокие слова говоришь, Инанна.
- Но они не лишены истины, Гильгамеш. Тебе все мало. Мало женщин, мало
вина, мало работы, мало войны. Ты бушуешь, словно поток, сметая все на
своем пути, ты бремя, под которым стонет весь город. Люди кричат и молят
тебя о пощаде, так тяжко ты их угнетаешь.
Это меня больно ужалило. Глаза мои расширились от удивления.
- Я - угнетатель?! Я справедливый и мудрый царь, госпожа!
- Вполне возможно. Не сомневаюсь, что так оно и есть. Но ты ошеломляешь
и сокрушаешь собственный народ. Ты заставляешь молодежь маршировать но
холмам вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз, пока у них не чернеет перед
глазами и они не падают от изнеможения, а тебе все мало, и ты не знаешь к
ним пощады. А женщины! Никто еще не делал так, как это делаешь ты. У тебя
их пять, шесть, десять за ночь. До меня доходят слухи.
- Не десять, - сказал я. - Не шесть и не пять.
Она улыбнулась.
- Мне так сказали. Говорят, что ни одна не может тебя удовлетворить,
что ты словно бешеный бык. Они смотрят на меня и говорят: "Только богиня
могла бы насытить его!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108