Однако женщины стояли на своем — никакой другой инструмент не сравнится по звуку с настоящим пианино (и не важно, что после каждого переезда его нужно настраивать заново). А когда бабушка вечерами играла Рахманинова, Баха или Моцарта, всякие жалобы прекращались. Именно от бабушки я узнал о великих инструментах прошлого — и вот теперь вижу перед собой один из них, явно изготовленный до Хиджры.
Не обращая внимания ни на проекционную нишу, ни на прозрачную стену, за которой виднелась каменная кладка башни, я приблизился к роялю. Над клавиатурой отливала позолотой надпись «Стейнвей». Я тихонько присвистнул и коснулся пальцами клавиш, не осмеливаясь, правда, нажать. Бабушка утверждала, что эта фирма перестала производить рояли еще до Большой Ошибки и что после Хиджры не появилось ни единого нового инструмента. Значит, передо мной рояль, которому как минимум тысяча лет. Среди тех, кто любил музыку, «Стейнвей» и скрипки Страдивари были чем-то вроде мифа. Неужели такое возможно? Клавиши, наверное, изготовлены из слоновой кости — из бивней вымершего животного, которое называли слоном. Человек может жить очень и очень долго благодаря поульсенизации и криогенной фуге, и Мартин Силен — лучшее тому подтверждение; а вот как сохранился этот артефакт, как уцелели в столь длительном путешествии сквозь пространство и время дерево, металл и слоновая кость?
Я сыграл до-ми-соль си-бемоль, затем взял аккорд до-мажор. Звук был безупречным, как и акустика корабля. Несмотря на свой почтенный возраст и все световые годы, которые ему довелось преодолеть, инструмент оказался прекрасно настроенным.
Я выдвинул табурет, сел и принялся играть «Fur Elise». Простая, незатейливая мелодия гармонировала с тишиной, что царила на корабле. Лампы в стенах слегка потускнели, аккорды заполнили каюту, отдавались эхом в колодце с лестницей. Играя, я думал о матери и бабушке, о том, что они и не догадывались, где мне придется вспоминать полученные в детстве уроки музыки. На душе стало грустно, и эта печаль словно передалась мелодии.
Закончив, я быстро, почти виновато отдернул пальцы, мне стало стыдно, что я играл столь простую мелодию на таком замечательном инструменте, настоящем подарке прошлого. Вставать не хотелось, и я погрузился в размышления о корабле, старом поэте и о том, каким образом оказался во все это замешан Рауль Эндимион.
— Очень мило, — произнес голос у меня за спиной.
Признаюсь, я подскочил от неожиданности. Я не слышал ничьих шагов, не ощущал присутствия постороннего…
Я резко обернулся. В каюте никого не было.
— В последний раз эту мелодию играли давным-давно. — Голос, казалось, исходил из центра каюты. — Мой прежний пассажир предпочитал Рахманинова.
Я постарался взять себя в руки и не задавать глупых вопросов, которые вертелись на языке.
— Ты — корабль? — спросил я, не зная, глупый ли это вопрос, но рассчитывая получить ответ.
— Разумеется. — Голос был мужским. Естественно, мне и раньше доводилось слышать механические голоса; правда, ни одну из машин, с которыми я общался, нельзя было назвать действительно разумной. Церковь с Орденом запретили производство Иск-Инов более двух столетий назад, а после того как Техно-Центр помог Бродягам уничтожить Гегемонию, большинство населения тысячи обезображенных войной миров целиком и полностью поддержало церковников. Что там говорить — едва я осознал, что беседую с по-настоящему разумной машиной, у меня взмокли ладони, а к горлу подкатил комок.
— А кто был твоим…, э…, прежним пассажиром?
— Человек, которого называли Консулом, — ответил корабль после секундной заминки. — Большую часть жизни он провел на дипломатической службе.
Настала моя очередь помедлить, прежде чем раскрыть рот. Я вдруг подумал, что казнь, быть может, все-таки состоялась и «жезл смерти» искорежил мой мозг настолько, что я вообразил, будто попал в эпическую поэму.
— Что случилось с Консулом?
— Он умер, — ответил корабль. В голосе машины промелькнул, как мне показалось, намек на сожаление.
— Как? — уточнил я. В «Песнях» говорилось, что после Падения Консул ушел на космическом корабле в Сеть. На каком корабле, на этом? — И где? — Из «Песней» следовало, что в компьютере звездолета, на котором Консул покинул Гиперион, находился второй кибрид Джона Китса.
— Я не помню, где умер Консул, — сообщил корабль. — Помню только, что он умер, а я возвратился. Очевидно, меня в свое время запрограммировали на возвращение.
— У тебя есть имя? — справился я. Интересно, с кем я разговариваю — с бортовым компьютером или с Джоном Китсом?
— Нет. Просто «Корабль». — Машина вновь выдержала паузу. — Хотя я как будто припоминаю, что когда-то у меня было имя.
— Джон? Или Джонни?
— Может быть. Не помню.
— Почему? Неполадки с памятью?
— Память функционирует нормально. Около двухсот стандартных лет назад я получил травму, которая уничтожила ряд воспоминаний, а в остальном с моей памятью все в порядке.
— Но что это была за травма, ты не помнишь?
— Нет, — бодро отозвался корабль. — Полагаю, я получил ее тогда же, когда умер Консул и мне пришлось вернуться на Гиперион, но полной уверенности у меня нет.
— А что было потом? Ты вернулся и с тех пор все время оставался в башне?
— Да. Некоторое время я пробыл в Граде Поэтов, но в основном находился здесь.
— А кто переправил тебя сюда?
— Мартин Силен. Поэт, с которым вы уже встречались.
— Ты знаешь об этом? — удивился я.
— Конечно. Именно я представил месье Силену данные о вашем процессе и казни. Я помог передать взятки и раздобыл транспорт, чтобы переправить вас в башню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28