Во всяком случае, так я думал. Однако вот человек, которому несколько сотен лет и который, судя по его виду, прошел поульсенизацию всего лишь лет тридцать — сорок назад.
Мужчина открыл глаза.
Впоследствии мне доводилось встречать не менее властные взгляды, но тогда он застал меня врасплох. Кажется, я попятился.
— Подойди поближе, Рауль Эндимион, — произнес мужчина. Голос был такой, словно кто-то тупым пером царапал пергамент, а губы человека, когда он говорил, складывались в некое подобие черепашьего клюва.
Я приблизился почти вплотную, теперь нас разделяла только консоль передатчика. Старик моргнул, поднял костлявую ладонь, слишком массивную на вид для тонкого, будто ветка, запястья.
— Знаешь, кто я такой? — прошептал он.
Я покачал головой.
— А где находишься, знаешь?
— В Эндимионе, — ответил я, сделав глубокий вдох. — По-моему, на территории университета.
Старик усмехнулся беззубым ртом:
— Молодец.
Узнал, значит, город, от которого получил фамилию. Но кто такой я, ты даже предположить не можешь?
— Нет.
— И не хочешь спросить, каким образом выжил после казни?
Я слегка расслабился, ожидая продолжения.
— И впрямь молодец. — Мужчина снова усмехнулся. — Кто умеет ждать, тот добьется своего… К тому же это не слишком интересно — взятки высоким чинам, станнер вместо нейродеструктора, взятки тем, кто подтверждает летальный исход и избавляется от тела. Насколько я понимаю, Рауль Эндимион, вопрос «как» нас не заботит, верно?
— Верно, — согласился я. — Важно не как, а зачем.
Старик кивнул. Мне бросилось в глаза, что, несмотря на возраст, его лицо не разгладилось, сохранило присущие более молодым резкие, угловатые черты. Кстати, лицом старик смахивал на сатира.
— Вот именно. В самом деле, зачем? Какого хрена разыгрывать казнь и тащить твою долбаную тушу на другой конец долбаного континента? — Ругательства, которыми он вдруг начал сыпать, не казались особенно грубыми. Как будто старик уснащал ими свою речь так долго, что они превратились в естественное дополнение к остальным словам. — Я хочу, чтобы ты выполнил мое поручение. Согласен?
Дышал старик тяжело, со свистом. По трубкам внутривенного питания текла прозрачная жидкость.
— А разве у меня есть выбор?
Старческие губы растянулись в улыбке, однако глаза оставались холодными как камень стен.
— Мальчик, выбор есть всегда. Ты вполне можешь наплевать на то, что обязан мне жизнью, повернуться и уйти. Никто тебя не остановит. Если повезет, ты рано или поздно доберешься до цивилизованных земель и сумеешь избежать встречи с патрулями Ордена — иначе я, не позавидую твой участи, ведь официально ты мертв. Я кивнул. Моя одежда вместе с хронометром, документами и удостоверением личности покоилась скорее всего на дне залива Тоскахай. Вот что значит практически не бывать в городах: я совсем забыл, сколь часто власти устраивают облавы. Ничего, стоит мне очутиться в любом из городов побережья, я тут же вспомню… Дурацкое положение; без удостоверения меня не возьмут даже пастухом, поскольку в нем ставятся отметки о взимании налога и десятины. Иными словами, придется до конца своих дней прятаться в глуши, перейти на подножный корм и избегать людей.
— А если выполнишь мое поручение, — продолжал старик, — то разбогатеешь. — Он сделал паузу и оглядел меня с головы до ног. Так профессиональные охотники изучают щенков, прикидывая, вырастут ли те в хороших охотничьих собак.
— Что я должен делать?
Старик опустил веки, хрипло вздохнул и, не открывая глаз, спросил:
— Ты умеешь читать, Рауль?
—Да.
— А читал ли ты поэму под названием «Песни»?
— Нет.
— Но слышал о ней, верно? Ведь ты из клана северных бродячих пастухов, значит, у вас должен быть свой рассказчик, который наверняка цитировал «Песни». — В его голосе прозвучали странные нотки: он словно о чем-то умолял.
Я пожал плечами:
— Я слышал отрывки. Мои родичи предпочитали «Роман о Саде» и «Сагу о Гленнон-Хайте».
Старик одарил меня козлиной ухмылкой.
— Говоришь, «Роман о Саде»? Помнится, героя-кентавра звали Раулем.
Я промолчал. Бабушке и впрямь нравились истории про этого кентавра. Она рассказывала их еще моей матери, когда та была маленькой.
— Ты веришь тому, что слышал? Я имею в виду, веришь «Песням»?
— Верю ли? — переспросил я. — В смысле, верю ли, что все происходило на самом деле? Что были паломники, был Шрайк и все остальные? — Я призадумался. Многие люди, насколько мне было известно, верили каждому слову «Песней». Многие же считали поэму нагромождением мифов и откровенной лжи, состряпанным, чтобы придать некую загадочность гнусной войне и всеобщему смятению, которые ныне известны как Падение. — Честно говоря, никогда об этом не думал. А что, есть какая-то разница?
Старик будто поперхнулся. В следующий миг я сообразил, что он всего-навсего рассмеялся.
— Вообще-то нет. Слушай внимательно, я изложу тебе суть поручения. Когда я говорю, мои силы тают быстрее, поэтому не перебивай меня вопросами. — Он моргнул, указал на кресло, покрытое белой простыней. — Садись.
Я покачал головой и остался стоять, где стоял.
— Как хочешь. История начинается двести семьдесят с лишним лет назад, во время Падения. В «Песнях» говорится о паломниках. Среди них была женщина, Ламия Брон, моя хорошая знакомая. После Падения, после того, как погибла Гегемония и открылись Гробницы Времени, Ламия Брон родила дочь, которую назвали Дианой. Однако малышке это имя не понравилось, и она сменила его, едва научившись говорить. Сначала стала Синтией, потом Кейт — уменьшительное от Гекаты, а затем, когда ей исполнилось двенадцать, заявила, что отныне все вокруг должны называть ее Темис.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28