Но прежде чем погас свет и прекратилось нашествие свето- (в крове-) любивых долгоносых и чешуекрылых, прежде чем одна в тишине над острыми верхушками деревьев замерла ехидная луна, прежде Лысый все-таки не удержался (зануда) и задал очередной свой дурацкий вопрос:
- И часто с ней такое бывает?
- Знаешь,- сказал Емеля, но вместо честного "такое, вообще-то говоря, в первый раз" неожиданно брякнул, все окончательно перепутав в грачиковской, и без того многое неадекватно воспринимающей, голове: - Дело в том, что у нее начисто отсутствует рвотный рефлекс.
Ну и ладно, сказал, ляпнул, повернулся на правый бок... и довольно о нем и о Лысом, что лежал еще полчаса с открытыми глазами... Хватит, забудем о них, подхватим Емелину мысль, начнем с нее.
Итак, как видим, психическая неординарность идет рука об руку с физиологической, составляя диполь, поле, атмосферу странного, необычного, диковинного вокруг Лисы. Но можно ли этому удивляться, ожидать чего-то иного, если уже при рождении (даже in proces of concepcion) папа (саксофонист - сама элегантность) выделил свою дочь среди всяческих на слух не различимых Васильевн, Петровн, Олеговн и Михайловн горделивым отчеством Олимпиевна. Да, Алиса, в обиходе Александровна Колесова, в различного рода произведениях казенного жанра величалась Алисой Олимпиевной, то есть, будучи Колесовой, все же не теряла естественной связи с Олимпием Олимпиевичем, Аликом Ганицким и хриплой его железкой. Впрочем, заметим, и мама с вкрадчивым, звонкими согласными не украшенным девичьим surname, премировав дочь (в пору романтического своего первого, пришедшегося на конец пятидесятых замужества) достойным непростого отчества именем Алиса. спора нет, и она внесла свою лепту, посильный вклад в сотворение феномена. (Жалкая же попытка посреди шестидесятых как-то скрыть первоначальный замысел превращением Алисы Ганицкой в неприметную Колесову лишний раз убеждает только в одном - первое слово дороже второго.)
Что ж, не оставляя веры во взаимную обусловленность имен и явлений, автор, однако, должен честно признаться,- ни у одной из знакомых ему Вероник, Элеонор и Анджелин (даже у Иоланты Рэмовны) знаки судьбы не были столь явственно указаны странностями характера и неординарностью поведения, как у Алисы Олимпиевны Колесовой. Не желая, однако, соглашаться с категоричностью удивительно прозорливой Ленки Лазаревой, примем тем не менее начальную посылку - да, тесто, из которого сделали Лису-Алису, замеса необычайного. Другой вопрос, кто внес этот бродильный ингредиент, субстанцию, что ужасом, коим наполняет наши обывательские души, так смахивает на безумие?
Папа? Олимпий Олимпиевич Ганицкий (сибирский Сонни Роллинс - тонкой кости, редких кровей). Мама? Светлана Юрьевна Колесова (в девичестве), затем Ганицкая. опять Колесова и, наконец, Андронович (программист высокой квалификации, инженер-математик, от "людей неинтересных в мире нет" проделавшая на глазах дочуры, в сущности, короткий путь к "и ваше легкое шуршание приводит душу в трепетание"). А может быть, бабушка? Анастасия Афанасьевна Колесова, выписанная из свердловской коммуналки в пору отъезда в снежный, но премиально-коэффициентный Якутск. Бабушка, читавшая Ахматову наизусть, Мэгре по-французски, водку предпочитавшая на рябине и по рюмочке в день, в ожидании свежего "Нового мира", дочку Свету (маму) звавшая стервой и "покойник Колесов один в один". Бабуля, любившая рассказывать, как ее дядька по матери Андрей Миронович Мартемьянов (кажется, в девятьсот десятом) прямо на улице Тобольска застрелил из револьвера (представляете, из тяжелого жандармского "веблея") неразговорчивого начальника каторжной тюрьмы.
Впрочем, не так уж важен виновник, в конце концов, дело даже не в рецепте, не в кулинарном процессе, суть в истовости (превращая в неологизм старинное слово), в удивительном сочетании обстоятельств, кои выпестовали в отрезок времени, отсчитанный от появления слов "спутник" и "Гагарин" до определения понятия "развитой социализм". этот характер, эту способность узкоплечей пигалицы впадать в самозабвенное (беззаветное) исступление, некогда делавшую монахинь и социал-революционерок. Ах, Алиса - Онегин. Печорин нашего времени, эпохи общих собраний и центральной прессы. Девочка, праздник миропереустройства давно закончился, иди домой.
По шутка наша нетактична. Груба и неуместна. Дома (где в своей глуши мудрец пустынный...) у Алисы не стало, он исчез в одночасье после неожиданного известия - мать Светлана Юрьевна, возвращается, а вместе с ней Андрей Алексеевич Андронович и две его малолетние дочери. Настя и Верочка (трех и семи лет, соответственно).
Правда, само по себе решение Светланы Юрьевны назвать неожиданным будет просто несправедливо, возможность смены климата обсуждалась (в промежутках между ангинами маленькой Асечки) с завидным постоянством на протяжении двух последних лет, а с приближением "первый раз в первый класс" розовощекой Веры уже просто с неприличной частотой. Неожиданность, snap-effect, внесла, конечно, телеграмма, известившая: "Переезд решен. Настей прилетаем первого. Вера отцом позже. Целую мама". Этот почтовый поцелуй и оказал неблагоприятное воздействие на ослабленный, представьте себе, бронхитом организм Лисы.
Тут автор должен рассказать вот о чем. Ненависть, кою Алиса испытывала к родной матери (родная - безусловно, патетическое излишество), не может идти ни в какое сравнение со всеми прочими ее нелюбовями и неприязнями. Сие огромное, границ не знающее чувство жило в каждой ее клетке, и, пожалуй, все остальные (мелкие). иной раз ею выражаемые неприятия всего лишь производные одного большого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144