Песня о хорошей и большой любви, в коей три в алфавитном порядке поставленные буквы "г", "д" и "у" повторялись по семь раз после каждого куплета... ПРИГОТОВЬТЕ НАМ ОТДЕЛЬНЫЙ КАБИНЕТ
...Но вот уж лунного луча сиянье гаснет... Между маем и июнем, увы, пора снов и грез так скоротечна. Раз... два... три... И вот уже утро. Исчезают обманчивые тени, светлеет даль, мир обретает цвет, и нетаящиеся, бодрые, самодовольные звуки дня идут на смену ночной обманчивой дьяволиаде.
Итак, заря начинает третий день нашего приключения. Утро красит нежным цветом кроны заповедных елей и сосен. Рожок пастуший будит селянина. На самом же деле не рожок, а колокольчик и подковное "цок-цок" мохнатой каурой лошадки, прокатившей в девятом часу под окном общежития (какая, однако, неожиданность в храме, в монастыре науки) довольно ладную повозку на четырех вертолетных дутышах. Правил кобылкой мужик, точно амазонка, свесивший с подводы своей ноги в кирзовых сапогах, а за его спиной, слепя окна бегущих мимо общаг, развратно лежали, развалясь на солнце, две сорокалитровые алюминиевые фляги.
Человек, пробудившийся от пасторальных звуков, успел увидеть, как солнечный зайчик, игривый фляжный привет, метнулся над его головой наискось по потолку. Человеком, открывшим глаза под перезвон колокольчиков на лошадиной шее, был Штучка. Евгений Агапов.
Ну-с, поздравим молодой организм с победой. Многократная чистка желудка и сон на свежем воздухе если привлекательности ему не добавили, то, во всяком случае, способность к нормальной жизнедеятельности вернули. Да, представьте себе, Евгений привстал, не испытав головокружения, не ощутив соблазна лечь, откинул одеяло, и сел, и (вот верный признак восстановления правильного обмена веществ) устыдился, и ожег его позор, и стлоо ему мучительно больно за бесцельно прожитые два дня и за невосполнимую утрату их из ряда жизни, данной один раз. Ощущая в членах легкость необычайную, а в голове пустоту удручающую (однако не ноющую, не звенящую), Евгений встал зеленкой обезображенными ступнями на хладный пол и с омерзением поглядел на свидетелей своего ужасного унижения. Впрочем, все трое были безмолвны и неподвижны.
Эта ведьма, эта по-мальчишески стриженная баба, гипнотизерка, чудовище, влившее вчера в него, в умирающего ("клин клином"), полстакана огненной воды, она лежала напротив, уткнув свою кошачью, бесовскую физиономию в треугольный штамп университетской кастелянши. Ногами к месту, где мгновение назад почивала Штучкина голова, лежал с подлым выражением умиротворенности на широкой своей харе грубый и самодовольный хозяин притона, берлоги, обшарпанной этой комнатухи. Впрочем, голову свою он поворотил к облезлым обоям, так что в тени шкафа, со стороны ушной-подбородочной едва ли в самом деле, не будь воображение его растревожено селезенкой, мог Штучка разглядеть черты Емелиного лица.
Ну, а на присутствие Мишки Грачика лишь намекало одеяло, скрывавшее, по всей видимости, одушевленный калачик на кровати у двери. Лысый спал, накрывшись синими клетками, и определить, где у него ноги, а где голова, не представлялось возможным. Да и необходимым тоже. Бежать, бежать отсюда, пока не началось... пока ничего не вертится, не мутит, не хихикает, не принуждает. Прочь, и как можно скорее,- иного императива не было в Штучкиной голове в ту минуту, когда, дыша утренней свежестью, он натягивал дарованную прошлой ночью брезгливым Грачиком застиранную рубаху. Поскольку обувь кавалеру преподнести никто не успел, а ждать очередной милости уже было просто опасно, Евгений воспользовался кредитом, ленд-лизом, занял кеды, приткнутые нос к носу в углу темной прихожей. Искалеченным его ногам весьма кстати оказалось некоторое несоответствие собственной кости полустертым цифрам 42.5 на подошве, не говоря уже о паре черных, из старых валенок вырезанных стелек. Деньги Евгений тоже занял, не без колебаний, но с той же уверенностью в благородстве и широте души ближнего своего, он выудил из болоньевой грачиковской сумки (накануне раза два самим хозяином извлекавшийся) светло-коричневый бумажник с вытесненным словом "Ленинград" и невским адмиралтейским sky-line'ом, отсчитал себе три (скромный, без претензий молодой человек) червонца, остальные же честно вернул на место.
И уж затем мрачно зыркнул по сторонам и, прихватив с тумбочки бесценный свой полиэтиленовый пакет, отбыл, не только для слов "не поминайте лихом" ротовой свой сфинктер не разверзнув, а и невернвм желудком вверх по пищеводу пущенную чесночную волну и ту выпустив через нос.
Впрочем, Бог с ней, с физиологией и психологией тоже, вот он (хотел написать - слуга Мельпомены, но выяснилось, правильнее Евтерпы и Эраты,- от потери благозвучности расстроился и решил эрудицией не блистать), итак, вот он, Женя Агапов, стоит в пасхальных утренних лучах летнего (ура!!!) солнышка, а за спиной у него неплотно прикрытая, то есть, как и вчера, не запертая (sic!) дверь холла-фойе. С минуту он стоит среди всеобщего беззаботного чириканья и наконец, действительно ощутив себя целым и невредимым, делает шаг, другой, ступает резиновой подошвой на асфальт, по которому минут десять назад прокатилась забавная тележка на конной тяге и досаафовских дутышах, оглядывается и, выбрав направление, уходит в сторону белеющих за деревьями больших и высоких домов. Уходит навстречу свободе и счастью, однако грядущая радость, как это ни странно, меньше чем через два часа заставит его не только вернуться этой же дорогой, но и подняться на третий злополучный этаж с души воротящего общежития физического факультета.
Да, приходится согласиться, путь наших героев полон неожиданностей, но сие не дань условностям приключенческого жанра, а следствие мемуарного характера нашего сочинения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144