"We must find a way... to make indifferent and lazy young piple
sincerely eager and curious - even with chemical stimulants if there is no
better way" ["Мы обязаны изыскать способ... превращать безразличных и
ленивых молодых людей в искренне заинтересованных и любознательных - даже
с помощью химических стимуляторов, если не найдется лучшего способа"]
По сути, это вопль отчаяния. Но как тут не завопить? Ведь, по сути,
мы обязаны чуть ли не любой ценой создать человека с заданными свойствами.
У Шкловского почти об этом сказано: "...если бы некто захотел создать
условия для появления на Руси Пушкина, ему вряд ли пришло бы в голову
выписывать дедушку из Африки.

РУКОПИСЬ "ОЗ" (1-3)
1. Дом этот был сдан строителями под ключ поздней осенью - дожди
сделались уже ледяными, а время от времени сыпало и снежной крупкой.
Странноват он был и, возможно, даже уникален вычурной своей и
неудобоописуемой архитектурой. Был он целиком красного кирпича и тянулся
вдоль Балканской улицы более чем на два квартала. Крыша была плоская,
словно бы предназначенная для посадки воздушных кораблей будущего, фасад
изукрашен провалами и изгибами сложной формы, прямоугольные тоннели висели
над высоченными арками, - и для каких же, интересно, целей разрезали фасад
узкие, до пятого этажа ниши? Неужто для неимоверно длинных и тощих статуй
неких героев или страдальцев прошлого? И зачем понадобилось архитектору
воздвигнуть на торцах удивительного дома совершенно крепостные башни,
полукруглые и разной высоты?
Леса давно были уже разобраны и увезены, и стекла окон были вымыты и
прозрачны, и новенькие двери в подъездах не вызывали никаких нареканий, и
чисты были каменные ступени, ведущие к ним, - но все пространство от этих
ступеней и до асфальта мостовой представляло собою сплошную грязь
вперемешку со строительным мусором. Там можно было увидеть мокрые, частью
измочаленные доски со страшными торчащими гвоздями и битые кирпичи, и
треснувшие шлакоблоки со ржавой арматурой, и завитые неведомой силою в
спирали водопроводные трубы, и забытые всеми секции батарей парового
отопления, и какие-то расплющенные ведра, а между одиннадцатым и
двенадцатым подъездами пребывал, накренившись, некий гусеничный механизм,
и мокрый ветер хлопал его полуоткрытой дверцей.
Дом был сдан под ключ, но жильцов в доме не было и в помине. Пусто
было на лестничных пролетах, пусто, темно и тихо, и пахло краской и
нежильем, и мертво стыли коробки лифтов, поднятые к самой крыше. Все двери
всех подъездов казались плотно и надежно запертыми, да так оно, наверное,
к было на самом деле, однако в дом войти было можно. В него входили. И,
наверное, выходили тоже. Во всяком случае, на каменных ступеньках
тринадцатого подъезда, ведущего в южную торцовую башню, обнаруживались
грязные следы. На длинной крашеной ручке парадной двери криминалист без
труда обнаружил бы отпечатки пальцев. Пыль на цементном полу вестибюля
кое-где свернулась во множественные шарики, как будто некто, войдя с
улицы, энергично отряхнул здесь свою промокшую под дождем шляпу.
И кто-то забыл, или бросил за ненадобностью, или потерял в панике
ветхий полураскрытый чемоданчик на лестничной площадке четвертого этажа, и
высовывалось из чемоданчика вафельное полотенце сомнительной свежести. А
на площадке восьмого этажа, в углу, у двери в квартиру номер пятьсот
шестнадцать отсвечивали тускло две стреляные гильзы - то ли опять же
потерянные здесь кем-то, а скорее всего лежащие там, куда выбросило их
отсечкой-отражателем. При этом дверь квартиры пятьсот шестнадцать, как и
всех почти квартир этого дома, была плотно заперта и не открывалась с тех
пор, как покинул эти места бригадир бригады отделочников. Или, скажем,
бригадир бригады сантехников.
Открыта же была в этом доме одна-единственная квартира - почему-то
без номера, а если считать по логике расположения, то квартира номер
пятьсот двадцать семь, - трехкомнатная, по замыслу, квартира на
двенадцатом, последнем, этаже южной торцовой башни.
В одной из комнат этой квартиры окно выходило на проспект Труда. Сама
комната была оклеена дешевенькими, без претензий обоями, торчали из
середины потолка скрученные электропровода, паркетный пол, хотя и довольно
гладкий, все-таки нуждался в циклевке, а в дальнем от окна углу стоял
забытый строителями деревянный топчан, густо заляпанный известкой и
масляной краской.
В этой комнате разговаривали. Двое.
Один стоял у окна и смотрел вниз, на грязевые пространства под серым
моросящим небом. Он был огромного роста, и была на нем черная хламида,
совершенно скрывавшая его телосложение. Нижний край ее свободно
располагался на полу, а в плечах она круто задиралась вверх и в стороны
наподобие кавказской бурке, но так энергично и круто, с таким сумрачным
вызовом, что уже не о бурке думалось, - не бывает на свете таких бурок! -
а о мощных крыльях, скрытых под черной материей. Впрочем, никаких крыльев,
конечно, там у него не могло быть, да, наверное, и не было, просто такая
одежда необычайного и непривычного фасона. И не была эта одежда более
странна и непривычна, чем сам ее материал с чудящимися на нем муаровыми
тенями: ни единой складки не угадывалось на поразительной хламиде, ни
единой морщины, так что казалось временами, будто и не одежда это никакая,
а мрачное место в пространстве, где ничего нет, даже света.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11