А на голове стоящего у окна был, несомненно, парик, белый, может
быть, даже пудреный, с короткой, едва до плеч косицей, туго заплетенной
черным шнурком.
- Какая тоска! - произнес он словно бы сквозь стиснутые зубы. -
Смотришь - и кажется, что все здесь переменилось, а ведь на самом деле -
все осталось, как и прежде...
Его собеседник отозвался не сразу. Видимо, совсем не боясь
испачкаться, он сидел на топчане, скрестив короткие, не достающие до пола
ножки, и быстро проглядывал пухлый растрепанный блокнот, то и дело
подхватывая и водворяя на место выпадающие странички. Маленький,
толстенький грязноватый человечек неопределенного возраста, в сереньком
обтерханном костюмчике: брюки дудочками, спустившиеся носки, тоже серые, и
серые же от долгого употребления штиблеты, никогда не знавшие ни щетки, ни
гуталина, ни суконки. И серенький скрученный галстук с узлом, как говорят
англичане, под правым ухом.
Человечку этому было, наверное, жарко, пухлое лицо его было красно и
покрыто мелкими бисеринками пота, влажные белесые волосенки прилипли к
черепу, сквозь них просвечивало розовое. Шляпу свою и пальтишко человечек
снял, и они неопрятной, насквозь мокрой кучей валялись в уголке вместе с
разбухшим обшарпанным портфелем времен первого нэпа. Совершенно
обыкновенный человечек, не чета тому, что черной глыбой возвышался перед
окном.
- Зато как ВЫ изменились, Гончар! - откликнулся он, наконец. -
Положительно, вас невозможно узнать! Да вас и не узнает никто...
Тот, что стоял у окна, хмыкнул. Дрогнула косичка. Колыхнулись крылья
черной хламиды.
- Я говорю не об этом, - сказал он. - Вы не понимаете.
Серый человечек словно бы не слышал его. Он все листал да
перелистывал свой блокнот. Необыкновенный был этот его блокнот: то один,
то другой листочек вдруг озарялся изнутри ясным красным светом, а иногда
даже схватывался по краям явственным огненным бордюрчиком, и даже дымок
как будто взвивался, а потом фокусы эти мгновенно прекращались, и
наступало облегчение, что и на этот раз толстые грязноватые пальцы серого
человека остались целы.
- Вы и не можете понять, - продолжал тот, что стоял у окна. - Все это
время вы торчали здесь, и вам здесь все примелькалось... Я же смотрю
свежим глазом. И я вижу: какие-то фундаментальные сущности остались
неколебимы. Например, им по-прежнему неизвестно, для чего они существуют
на свете. Как будто это тайна какая-то за семнадцатью замками!..
- За семью печатями, - поправил серый человечек рассеянно.
- Да. Конечно. За семью печатями... Вот, полюбуйтесь на них:
прямиком, через грязь, цепляясь друг за друга, как больные... Да они же
пьяны!
- О, да, здесь это бывает, - произнес серый человечек, отвлекшись от
своего занятия. Он заложил блокнот пальцем и стал смотреть в спину
стоявшего у окна, в гладкое черное пространство под косицей. - Последнее
время меньше, но все-таки бывает. Вы привыкнете, Гефест, обещаю вам. Не
капризничайте. Раньше вы не капризничали!
Тот, что стоял у окна, медленно повернул голову и глянул на
серенького собеседника, и собеседник, как всегда, мгновенно вильнул
глазами и, подавшись назад, набычился, словно в лицо ему пахнуло
раскаленным жаром.
Ибо лик стоявшего у окна был таков, что привыкнуть к нему ни у кого
не получалось. Он был аскетически худ, прорезан вдоль щек вертикальными
морщинами, словно шрамами по сторонам узкого, как шрам, безгубого рта,
искривленного то ли застарелым порезом, то ли жестоким страданием, а может
быть, просто глубоким недовольством по поводу общего состояния дел. Еще
хуже был цвет этого изможденного лика - зеленоватый, неживой, наводящий,
впрочем, на мысль не о тлении, а скорее о яри-медянке, о неопрятных
окислах на старой, давно не чищенной бронзе. И нос его, изуродованный
какой-то кожной болезнью наподобие волчанки, походил на бракованную
бронзовую отливку, кое-как приваренную к лику статуи.
Но всего страшнее были эти глаза под высоким безбровым лбом, огромные
и выпуклые, как яблоки, блестящие, черные, испещренные по белкам кровавыми
прожилками. Всегда, при всех обстоятельствах горели они одним и тем же
выражением - яростного бешеного напора пополам с отвращением. Взгляд этих
глаз действовал как жестокий удар, от которого наступает звенящая
полуобморочная тишина.
- Это не каприз, - произнес тот, что стоял у окна. - Я и раньше
ненавидел пьяных - всех этих пожирателей мухоморов, мака, конопли... Может
быть, мне с этого и надо было все тогда начинать, но ведь не хватило бы
никакого времени!.. А теперь, я вижу, уже поздно... Вы заметили: вчерашний
клиент явился навеселе! Ко мне! Сюда!
- Да им же страшно! - сказал серенький человек с укоризной. -
Попытайтесь же понять их, Ткач, они боятся вас!.. Даже я иногда боюсь
вас...
- Хорошо, хорошо, мы уже говорили об этом... Все это я уже от вас
слышал: человек разумный - это не всегда разумный человек... хомо сапиенс
- это возможность думать, но не всегда способность думать... и так далее.
Я не занимаюсь самоутешениями и вам не советую... Вот что: пусть у меня
будет здесь помощник. Мне нужен помощник. Молодой, образованный, хорошо
воспитанный человек. Мне нужен человек, который может встретить клиента,
помочь ему одеть пальто...
- Надеть, - произнес серенький человек очень тихо, по стоявший у окна
услышал его.
- Что?
- Надо говорить "надеть пальто".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11