Трещали крепкие весла, скорготали, как нежить, холодные уключины. За шесты взялись, со всех сил упирались в дно, шесты гнулись в дугу, но вода была густа, как тесто, и упруга. У черкеса с треском обломился шест, и он плашмя упал в ледяную воду. Этим кончилась попытка. Снова костер на берегу, злоба в сердце и пробудившееся тайное отчаяние.
Подбадривали друг друга:
- Ничего… Вот кончится ветер, полетим стрелой.
- Нычего. Нэ робей!..
Но глаза откровенней языка. Прохор спрашивал черкеса глазами и получал немой ответ: «Плохо, Прошка!»


***

Мучительная неделя кончилась. И, как садиться солнцу, - ветер стих.
И, радость за радостью, - сон на веселое пошел: вдруг увидали оба: стоит у воды, возле залома, в меховой парке тунгус.
- Бойе, милый, здравствуй! - чуть не плача от радости, вскричал Прохор.
- Здраста, твоя-моя…
Тунгус пожилой, безусый, сзади болталась черная косичка, глаза удивленно-испуганно щурились на подошедших.
- Ты реку хорошо знаешь?
- Знай… Наскрозь знай… Да-алеко!.. Конец знай…
- Когда мы выплывем? - спросил Прохор и, затаив дыханье, ждал.
- Не выплывешь. Вот маленько, и все заморозится… Кирепко.
- Как же нам быть? - робкий задал Прохор вопрос.
- Вылазь… Перезимуешь. Пойдем тайгам… Эге…
- Мы плыть хотим! - крикнул Прохор.
- Сдохнешь, - спокойно сказал тунгус и стал усиленно раскуривать трубку.
- Ведь недалеко?
- Да-а-леко. Мороз ужо, синильга. Пурга… Эге… Самый смерть.
- Проводи нас до Крайска. Сколько хочешь, дам.
- Нет… Моя не хочет… Мало-мало дожидай весна, тогда можно… Вода большой живет, бистерь… Пять дней допрет. Крайск - на другой реке стоит.
- Бойе, голубчик, ну, милый, - нежно заговорил Прохор, взял тунгуса за рукав, ласково, по-детски смотрит в его узкие, прищуренные глаза. - Бойе, мать у меня там на родине… Отец… Мать умрет, подумает, что пропал я. Ради бога, бойе, проводи нас.
- Нет, моя не хочет.
- Зарр-эжу! - вдруг гаркнул черкес и, схватив тунгуса за шиворот, взмахнул кинжалом.
Тунгус сразу на землю и, обороняясь, заслонился вскинутой рукой.
- Иди!
- Куда тащишь?
- Иди!
За ужином ничего не говорили, на душе у двоих был праздник, у третьего зачинался страшный сон. Тунгус не притронулся к пище.
- Нэ скучай, Прошка, - тихо ворчал Ибрагим, подталкивая юношу в бок. - Доведет… Реку знает. Приказать будэм.
Тунгус свирепо на них посматривал, озирался на утонувшую во мраке тайгу, посвистывал призывным посвистом и что-то зло бубнил. Прохор пробовал заговорить с ним, но тот тряс головой:
- Моя не понимает, - и упорно молчал. Черкес уложил тунгуса спать, он крепко скрутил назад его руки веревками и привязал к стоявшему у самого костра дереву:
- Попробуй убеги теперича. - И вновь погрозил кинжалом:
- Эва!.. Цх!..
Темно-бронзовое лицо тунгуса плаксиво морщилось, он пофыркивал носом и говорил сердито, отрывисто:
- Пошто злой?.. Кудо злой… Пошто мучишь! Эге…
- Эва! - грозил черкес кинжалом.
- Доплывем, бойе, до Крайска, всего тебе дам: чаю, сахару, пороху…
- Дурак! - крикнул тунгус и весь ощетинился, как рысь. - Дурак! Как моя назад попадиль будет?! Баба здесь, олени здесь, все здесь… Пожальста, отпускай, пошто крепко путал? Тьфу!
Он рвался, грыз зубами веревки и, в бессильной злобе, горько завыл на всю тайгу.
- А это видышь? - сказал Ибрагим плутоватым голосом и, прищелкивая языком, стал наливать спирт в синий пузатенький стаканчик.
Тунгус вдруг смолк, глаза заблестели, и - словно сбросил маску - заплаканное лицо его во всю ширь заулыбалось:
- Эге! Винка! Винка! Дай скорей! Дай твоя-моя… Само слядко. - Он весь, как горький пьяница, дрожал, пуская слюни.
- А поведешь нас?
- Поведешь! Как не поведешь. Твоя-моя… Само слядко. Давай еще скорей!..
Как не поведет, конечно, поведет… Вот только утром он сходит в свое стойбище, захватит с собой припас, захватит ружье, велит бабе одной кочевать, велит ей белку, сохатого бить… Поди, он тоже человек, он понимает… Как это можно людей бросить наобум: тайга, борони бог! Неминучая смерть придет: никуда отсюда не выйдешь, смерть. А в Крайске ему все знакомо: купцы знакомы, чиновник знаком, еще самый главный начальник знаком, Степка Иваныч.., у него пуговицы ясны, усищи во какие, сбоку ножик во, до самой до земли!.. Очень хорошо знаком ему Степка Иваныч, главный, имал, хватал, пьяного за ноги в тюрьму волок, по мордам бил:
- Пилицейской…
Ибрагим улыбался. Прохор хмурил лоб и, разглядывая болтливого тунгуса, был неспокоен. Ибрагим угощал тунгуса спиртом, сам пил; угощал его чаем, кашей, сам ел. Подвыпивший тунгус сюсюкал, хохотал: он очень богат, все это место - его, и еще двадцать дней иди во все стороны, - все его… Оленей у него больше, чем в горсти песчинок… Он князь, он в тайге - самый большущий человек…
Но все-таки на ночь еще крепче прикрутили его к дереву и завалились на берегу спать у пылавшего костра.
- Ну, теперь нам не страшно, Ибрагим. Трое… Тунгус знает реку. Да ежели и зазимуем где, ему известно тут все. Ибрагим, дорогой мой, милый!..
- Ничего, кунак, ничего. Теперича хорошо.
- Матушка… Эх, матушка!.. Как она обрадуется. Вот-то заживем, Ибрагим!..
- Заживем, джигит…
- Окрепну годами - буду богатый, знатный… Буду честно жить.
- Знаю, богатый будышь, знатный будышь… Честный - трудно, Прошка.
- Буду!.. А приедем в Крайск, пирожных купим… Сто штук, Ибрагим!.. Очень я люблю пирожные…
- Шашлык будым делать… Чурэк печь. Пилав любым. Чеснок класть будым, кышмышь.
Сон черкеса крепкий, непробудный. Прохор слышал во сне звуки: пели, спорили, бранились и вновь пели стройно безликие, звали куда-то Прохора, и сладко-сладко было слушать ему девьи голоса.
- Шайтан!
Прохор вскочил и осмотрелся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49