Он разбивал рулеткой план дома, ездил с мужиками в лес, вел табеля рабочим и, несмотря на свои семнадцать лет, был правой рукой отца.
- Ну, Прошка, далеко пойдешь, - говорил он сыну.
- А как же, папаша, насчет гимназии-то?
- Ну, чего там.., дома выучишься… У меня другое в голове…
Он любовно осматривал Прохора, его тонкую, высокую фигуру, орлиный, из-под густых бровей взгляд и думал:
«Весь в дедушку Данилу».
Прохор всегда в деле. Улица, катанье с гор, масленичные веселые дни, посиделки с девками не тянули его.
В лавке, в тайге с ружьем, во дворе при доме, Прохор всегда у дела.
Он все старался воду в баню провести при посредстве архимедова винта, как в книжке вычитал, да не сумел. Тогда стал от дровяного склада железную дорогу строить, чтоб можно было в дом дрова возить.
Он много читал, брал книги у священника, у писаря, у политических ссыльных, и прочитанное крепко западало в его голову.
Однажды, перед весной, отец сказал за чаем:
- Прохор, вот что, брат… Возьми-ка ты человека да собирайся на Угрюм-реку… Слыхал?
- Надо, папаша, карту…
- Какую еще карту?.. Дай-ка сюда лист бумаги, я тебе срисую… Хоть сам сроду не бывал там, а от бывалы? людей слыхивал.
Марья Кирилловна переводила от сына к мужу испуганный взгляд свой и вздыхала.
- Пофыркай!.. - пригрозил ей Петр. - Раз решено, значит баста. - Он послюнил карандаш и неловко провел по бумаге черту. - Вот это, скажем, дорога от нас в
Дылдино, двести сорок верст… Отсюда свернешь на Фролку - верст триста с гаком.
Тут река Большой Поток предвидится. Отсюда перемахнешь через волок на Угрюм-реку, в самую вершину.
Купец поставил крест и сказал:
- Это деревня Подволочная на Угрюм-реке. Там построишь плот либо купишь большую лодку, - шитик называется, - сухарей насушишь… Да там тебе укажут мужики, что надо. А весной, по большой воде поплывешь вниз.
- Зачем, папаша? - спросил Прохор и взглянул на мать. Из ее глаз текли слезы. - Зачем же мне туда ехать?
- Ну, это не твое дело. Слушай.
И целый час объяснял Прохору, что он должен делать.
- Река большая.., слышал я - три тыщи верст. Она впала в самую огромную речищу, а та - прямо в окиян. Тунгусы, якуты по ней. Там большие капиталы приобрести можно… Будут встречаться торговцы в деревнях, всех расспрашивай и все записывай в книжку. А язык за зубами, кто ты таков, по какому случаю… А просто - проезжающий. Ну вот, милячок, опасности тебе много будет…
А может и погибнешь, не дай боже… Это к тому, что остерегайся, ухо востро держи.
- Не пущу.., не пущу!.. - заверещала мать и притянула к себе сына:
- Прошенька ты мой, ангел ты мой!.. Петр резко постучал торцом карандаша в столешницу.
- Будя-а-а!..
Мать выпустила Прохора и, горько заплакав, ушла. Прохор дрожал. Ему хотелось кинуться, утешить мать, но отец взял его за рукав и усадил возле.
- Ух! - выдохнул отец. - Не слушай баб, не обращай внимания,.. Иди напролом, никого не бойся, человеком будешь.
- Папаша, а можно мне с собой одного знакомого захватить… Мы с ним вдвоем…
- Кто такой?..
Прохор, волнуясь, рассказал ему о горце. Мать у Ибрагима черкешенка, отец турок, а сам Ибрагим-Оглы называет себя черкесом.
- Верный, говоришь? Так, правильно. Этот народ - либо первый живорез, либо Друг, лучше собаки… Валяй!
Прохор повеселел и тут же написал Ибрагиму письмо:
«Будешь служить у нас… Папаша положит хорошее жалованье».


***

Начались сборы. Мать чинила белье, сушила пшеничные сухари, готовила впрок пельмени. Скрепя сердце она примирилась с отъездом сына. Петр старался внушить ей, что в коммерческом деле без риску нельзя.
- Вспомни-ка дедушку Данилу, родителя моего… Двадцать раз у смерти в зубах был, а, слава богу, почитай, до ста лет дожил…
Марья Кирилловна успокоилась.


***

Дорога еще не рухнула, стояли последние морозы, приближался март. Вдруг среди ночи громко залились собаки. «Ибрагим» , - подумал Прохор и сквозь двойные рамы услыхал:
- Отворай!.. Нэ пустишь, через стэна перемахнем, всех собак зарэжим, тебя зарэжим!
- Ибрагим! - радостно крикнул Прохор, сунул ноги в валенки и выскочил на двор в накинутом бешмете.
- Ну, Прошка, вот и мы… - обнял его горец. - Спасибо, Прошка. Моя все бросал, тайгам любим, слабодный жизнь любим… Ничего, Прошка, едэм… Живой будэшь…
Отцу с матерью Ибрагим-Оглы понравился. Его разбойничий облик не испугал их: много в тайге всякого народу приходится встречать.
Промелькнула неделя.
- Вот, Ибрагим, - сказал ему Петр, - доверяю тебе сына… Я про тебя в городе слыхал… Можешь ли быть вроде как телохранителем?
- Умру! - захлебнувшись чувством преданности, взвизгнул горец. - Ежели довераешь, здохнэм, а нэ выдам… Крайность придет - всех зарэжим, его спасем… Цх! Давай руку! Давай, хозяин, руку. Ну! Будем кунаки…
Чай пили в кухне, попросту, как при дедушке Даниле, - хозяева и работники вместе. Кухня просторная, светлая, стол широкий, придвинутый в передний угол, к лавкам, идущим вдоль стены.
Ярко топилась печь. Кухарка, краснощекая Варварушка, едва успевала подавать пышные оладьи. Масло лилось рекой. Вкусно любили поесть хозяева, да и приказчики с рабочими не отставали.
А хозяйка, Марья Кирилловна, поощрительно покрикивала:
- Ребята, макайте в мед-то!.. С медом-то оладьи лучше… Ибрагимушка, кушай.
Варварушка, садись…
Ибрагим пил чай до шестого пота. Он всегда угрюм и молчалив. Но сегодня распоясался: хозяин оказал ему полное доверие, почет.
Ибрагим, обтирая рукавом синего бешмета свой потный череп, говорил:
- Совсэм зря.., каторгу гнали…
- За что? - враз спросила вся застолица. Ибрагим провел по усам рукой, икнул и начал:
- Совсэм зря… Сидым свой сакля, пьем чай… Прибежал один джигит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49