Наведенные еще в Первую Эпоху, мосты и поныне стояли как новенькие. Одно слово – гномья работа.
Келебримбер ехал на запад – в места, где прошла первая половина его жизни, в края, где он не бывал с начала Второй Эпохи. Дальше этих земель находился только Валинор, где прошли первые десятилетия его юности. Память о тех временах давно не тревожила мастера, но теперь, по пути в свое давнее прошлое, он словно бы возвращался назад по ухабистой дороге воспоминаний.
Они приходили отрывочно и беспорядочно, всплывая в его сознании не по хронологии, а по значимости. Вот корабельная палуба, у борта стоят две женщины, одна из которых – его бабка Нерданель, единственная, к кому прислушивался его прославленный дед Феанор. Дочь кузнеца с характером кузнечного молота, как говаривал под дурное настроение дед, она принесла ему семерых сыновей и всегда пользовалась его неизменной любовью и преданностью. Узнав о клятве и о схватке с тэлери, она только укоризненно покачала головой и пошла укладывать вещи в дорогу.
Даже сейчас, тысячелетия спустя, мастер видел ее глаза в своей памяти так же ясно, как тогда с берега – удивительный взгляд, полный тревоги и скорби, но в то же время и радостного, предвкушающего ожидания, распахнутый навстречу неизвестной и наверняка нелегкой судьбе. А рядом с ней – его невеста, зеленоглазая Фаниариэль, и она улыбается, протянув обе руки в прощальном жесте к нему, Феанарэ. Тогда он еще не знал, что в последний раз видит их обеих, потому что день спустя их корабль переломился пополам от удара гигантской волны, подмявшей его под себя, и никто не спасся. Этого он не видел, он тогда шел в береговом отряде. Он узнал об этом позже, по рассказам очевидцев с другого корабля.
Он родился незадолго до конца трехсотлетнего заточения Мелькора и еще помнил суд, на котором был вынесен приговор о помиловании Отступника. Мелькора судили открыто, при всех, кто пожелал прийти на суд, и, конечно, на гору Таниквэтил явилось буквально все население Валинора. Отступник был скован зачарованной цепью, изготовленной Ауле специально для этого случая и, по слухам, не без помощи самого Илуватара, потому что любая другая магия не удержала бы Первого из Валаров. Он был одет в черное, высок и тонок, резок в движениях и держался прямо, с гордо поднятой головой, умудряясь даже плененным, даже в цепях выглядеть значительнее всех своих судей.
В те годы Келебримбер был еще мальчишкой, ему и сотни лет не исполнилось. Он многое не знал и не понимал тогда, но не мог не видеть особого, трагического величия этого валара, не похожего на благостное величие правителя Манвэ. Когда тот спросил Мелькора, раскаивается ли он в своем поведении, Отступник процедил сквозь зубы, что был дурак и что всё нужно было делать по-другому. Даже детскому разумению Келебримбера было очевидно, что принять эту фразу за раскаяние можно было только при очень большом желании, но валары одобрительно закивали и заулыбались.
И Отступник был прощен при условии, что он будет вести себя примерно и не будет отлучаться из Валинора. Интересно, видели его судьи всю несоизмеримость их и его силы? Понимали они тогда, что их условия для него – это не больше, чем погрозить урагану пальцем?
Во всяком случае, его дед сказал тогда, что хлопот с этим валаром будет еще немало. Впоследствии молва упорно приплетала ему дружбу с Отступником, но это были чистейшие выдумки – как говорится у аданов, два медведя в одной берлоге не живут. Они с Мелькором никогда не были дружны именно потому, что были слишком похожи. Оба они не переносили несвободы и принуждения, и оба они сожгли себя в борьбе за право самим выбирать и определять свои пути.
Алмазный песок садовых дорожек дворца валаров на горе Таниквэтил…
Смерзшиеся песчинки залива Дренгист, холодный пронизывающий ветер, метущий по ним редкую ледяную крупу…
Вечнозеленые деревья дворцового парка, увешанные сладчайшими и изысканнейшими плодами, творения Йаванны…
Голый ивовый куст, бурые тонкие ветви, бьющиеся на ветру…
Хрустальные скамейки, отделанные россыпями самоцветов, дивные пестрые птицы над ними, похожие на самоцветы…
Холодный гранитный валун и одинокая крачка на нем…
Сладкие яства и душистые вина, арфы и лютни в каждой комнате – бери и играй…
Горсть подмокших пшеничных зерен на ужин, голоса отца и дядей, охрипшие от холода…
Безупречное мраморное кружево декоративных изгородей и беседок…
Желто-бурая роспись пятен лишайника на выветренной временем скале…
Горят корабли, смертельно израненные плаванием, пылают их бесполезные крылья, их выгнутые лебединые шеи, слишком прекрасные и вычурные для этого сурового мира. Горит последняя связь с Валинором, горят останки былых добрососедских отношений, поставленные лицом к лицу перед жестоким выбором, которого потребовала новообретенная свобода. И сердце горит от горя, когда глаза глядят за водный горизонт, где остались друзья и знакомые, которые, может быть, тоже смотрят оттуда на эти костры, цепенея от безнадежности…
И все-таки – мы пришли! Ты слышишь, мир, мы уже здесь! Замерзшие, бездомные, оплеванные друзьями и проклятые богами, мы все же добрались к тебе! Мы жжем корабли – значит, мы идем вперед!
Кто отступает, те сжигают мосты.
Смешно было думать, что род Феанора пришел сюда в погоне за сильмариллами, хотя кое-кто всерьез повторял эти россказни. Нет, главной причиной была гибель Финвэ, который удерживал нолдоров от решительного разрыва с Валинором, считая этот шаг слишком рискованным и опрометчивым. Но вот его сыновья остались одни – и даже добродетельный, благоразумный Финголфин спешит оттуда, прикрываясь рассуждениями о необходимости присмотра за родичами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143