Сизов тряхнул головой, протер глаза.
-- Как Баталин? -- устало спросил он работника штаба. ..
-- Стоит прочно, товарищ генерал.
-- Передайте ему: пусть бережет солдат! -- сказал комдив и пошел к лестнице, чтобы впервые за эти трудные сутки спуститься вниз. Встав на ступеньку, генерал добавил: -- За ранеными бойцами пусть следят!.. Чтоб ни одного на поле боя не оставляли!.. -- и вдруг откинулся назад -- голова кружилась от перенапряжения, ноги, которые двадцать часов твердо держали его тело под огнем врага, теперь не подчинялись ему. "Отпустил вожжи",-досадливо подумал он о себе, не находя, однако, ни сил, ни желания взять себя в руки. Адъютант помог ему сойти на землю. Сизов еле переставлял непослушные ноги. Но дойдя до своего блиндажа, он с великим удовольствием присел на примятую траву и прислонился к большому пню.
-- Слушай, лейтенант, -- тихо приказал он адъютанту. -- Узнай о судьбе разведчиков.
-- Хорошо, товарищ генерал. Сейчас узнаю!
-- Ну, а теперь иди... Как Баталин? -- еще раз спросил комдив, взглянув на дерево.
-- Держится, товарищ генерал, -- крикнули сверху.
Генерал с трудом поднялся, отряхнул с кителя кусочки сухой коры и пошел в свой блиндаж. Там он сразу же упал на койку, закрыл глаза,-- вернее, они сами закрылись -- и открыть их уже не мог до самого утра, до тех пор, пока не раздался первый немецкий артиллерийский залп. Наскоро позавтракав, бодрый и свежий, Сизов вновь поднялся на наблюдательный пункт и встал на прежнем месте, немного расставив ноги, как командир корабля на своем капитанском мостике.
Вчерашнее начиналось снова.
6
Наутро в медсанбате Фетисову сделали операцию и обессиленного принесли в палатку эвакоотделения. Там уже лежало несколько тяжело раненных в голову бойцов. Забинтованные в белоснежную марлю, они лежали тихие и смиренные. В палату вошла сестра. Она стала читать сводку Совинформбюро:
-- "...Два полка немецкой пехоты и тридцать танков атаковали позиции, которые оборонял батальон, где командиром гвардии капитан товарищ Бельгин..."
-- Читай, сестрица, читай... Это ж о нашем батальоне сказано!.. -попросил один из бойцов, чуть приподняв голову.
-- "...В течение двенадцати часов гвардейцы отражали атаки гитлеровцев. Потеряв пятнадцать танков и свыше пятисот солдат и офицеров, противник был вынужден отступить".
Забинтованная голова приподнялась еще выше. Из-под марли топорщились прокуренные усы. Бледные, бескровные губы вздрагивали.
-- Сестричка... а нельзя ли еще раз зачитать то место...
-- А где же теперь он... комбат-то наш, товарищ Бельгин? -- промолвила забинтованная голова на соседней койке...
-- Убит ваш командир, -- сказала девушка.
Три белые головы упали на подушки. В палатке стало тихо. Только листья шумели за дверью да где-то далеко гудел бой.
Через некоторое время опять чья-то белая голова поднялась:
-- Сестричка... а как же фашисты, не прошли?..
-- Не прошли, -- ответила сестра. -- Захлебнулись!
-- И не пройдут! -- сказал тот же солдат убежденно. -- Я так смотрю. После этих боев немцы уже больше не будут думать о наступлении. Насчет обороны больше...
-- О чем же им теперь думать?.. Ошибся Гитлер в своей стратегии. Сорок третий год за сорок первый принял...
-- Вот и поплатился!
-- Еще не так поплатится!.. -- над одеялом поднялся чей-то кулак.
-- Перемолотим его тут, а потом сами в наступление двинемся и погоним его до самой границы, -- вдруг проговорил солдат, у которого ни глаз, ни рта не было видно -- вся голова его была забинтована. Помолчал и не спеша, как давно выношенное, высказал: -- В этом теперь и состоит наша стратегия! -очевидно, солдату нравилось не совсем понятное, но веское слово "стратегия".
Фетисов молчал: ему нельзя было говорить, и это для него было тяжелее всего -- ведь как ему хотелось высказать и свои мысли по столь волнующему вопросу!.. Он заскрипел зубами и глухо простонал.
Замолчали и остальные. Будто все, что нужно было сказать, уже сказано и итоги подведены.
7
Ночь была беспокойной, тревожной. Небо бороздили бессонные "короли воздуха" -- "У-2"; на Харьков, Белгород и дальше плыли невидимые тяжелые бомбардировщики. Землю давил густой, ровный гул их моторов. У Красной поляны шел бой с прорвавшейся группой немцев. Оттуда слышались выстрелы танковых пушек и противотанковых орудий; легкий ветерок добрасывал сюда надрывный кашель немецких пулеметов, который сплетался с отчетливым ответным рокотом "максимов". Звонко ахали тяжелые минометы; стучали бронебойки, заботливо работали бесстрашные и злые "сорокапятки"; смахивая с деревьев листья, сверлили воздух пудовые снаряды тяжелых гаубиц, стоявших на лесных прогалинах. В багровое от пожарищ небо по-прежнему взлетали ракеты. А из леса все тянулись и тянулись, надрывно урча, грузовики, скрипели колесами повозки. Отовсюду неслись негромкие крики шоферов, ездовых, свист бичей, звонкие удары по лошадиным крупам.
После жаркого дневного боя шла обычная утруска поредевшего переднего края -- знакомая фронтовому люду картина.
Пинчук с Кузьмичом всю ночь возили снаряды для артполка и возвратились к себе в роту лишь с восходом солнца. Распрягая лошадей, Кузьмич заметил, что одна из них, с обрубленным ухом, его любимица, понуро опустила длинную красивую морду и, против обыкновения, не подняла ее, когда он снимал хомут. Испугавшись, Кузьмич обежал кругом кобылицы и только теперь увидел рану на ее задней ноге. Осколок снаряда разворотил ляжку.
-- Маруська, милушка ты моя... Как же это... а? Что же ты молчала, красавица моя одноухая, глупая ты моя?.. -- шептал ей в горячие ноздри Кузьмич. Старик нервно кусал левый ус, растерянно разводя руками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110