По мере приближения все уже увидели стоящую на берегу батарею и копошившихся вокруг неё солдат. Когда они приблизились к опасному месту, раздался голос:– Руки вверх! Сдавайтесь! А то всех перетопим и расстреляем!– Мне кажется, что я теперь попаду в плен в третий раз, – шепнул Швейк Горжину, подымая руки.А грозный голос продолжал:– Направляйте паром к берегу, если кто возьмётся за оружие, прикажу стрелять из всех орудий!Паромы, отталкиваемые шестами, упиравшимися в дно реки, приблизились к берегу, где их ожидал храбрый генерал. Орудия, все время направляемые по движению лодок, были оставлены; вместо них на пленных направили пулемёты и штыки солдат.– Сдаётесь? – загремел генерал.– Сдаёмся! – раздались на берегу испуганные голоса.– Трое на берег на поруку! – скомандовал генерал, и Швейк, бывший ближе всех, прыгнул на берег.Затем вылезли пискун и Марек.– Вы из германской армии? Из какой части? – расспрашивал их грозно генерал. – За вами идут большие силы?Целый штаб офицеров окружил троих пленных оборванцев, и они живо обменивались между собою замечаниями:– Посмотрите на шпионов, по воде даже в тыл проникают! Ну, попались, теперь им солоно придётся.Пленные не понимали, что все это значит. И когда генерал повторил свой вопрос, Марек догадался, что здесь, очевидно, недоразумение, и поспешил объяснить генералу:– Мы австрийские пленные. Мы убежали с фронта от наступающих немцев.Генерал недоверчиво покачал головой и собирался было задать новые вопросы, но в это время перед ним предстал с сияющим лицом бравый солдат Швейк.– Дозвольте сказать, ваше сиятельство, мы из двести восьмой рабочей роты. Мы приехали без начальства. У господина полковника разболелась жена, он взял да и послал нас вперёд. А на лодках мы едем потому, что пешком нам ходить уже надоело. Осмелюсь просить вас дать нам чего-нибудь поесть…И Швейк повернулся к генералу спиной, чтобы он видел цифру, намалёванную на его шинели, а оборванцам, сидевшим на пароме, закричал, чтобы они сошли на берег. Заметив недоумение генерала, он, как бы в утешение, добавил:– Ну, это во время войны бывает. С барабаном ходят на зайцев, а с пушками на воробьёв. Когда я был на фронте, у нас был такой же случай. Один раз подняли тревогу в батальоне, чтобы…– Замолчать! – как тигр заревел генерал и, показывая на паром, приказал солдатам: – Окружить их, осмотреть их карманы, нет ли у них бомб! Я всех их отдам под суд. Передайте их в Вертов. Отвечаете мне за них своими головами.Обескураженный штаб поспешно расходился, а рабочая рота оказалась в четырехугольнике весёлых солдат. Солдаты давали пленным махорку, куски сахара и хлеба и весело говорили:– Опять большая победа над врагом! Вот опять завтра телеграммы сообщат нашим доблестным союзникам, что мы у Мозыря сорок тысяч германцев в плен забрали!В Вертове их загнали в сараи, которые стража окружила двойным кольцом. Затем, по приказанию низших офицеров, которые тоже не скрывали своей радости по поводу ошибки штаба, они получили чай и хлеб. Горячая вода и наполненный желудок снова подняли их настроение на несколько градусов. В толпе раздавались голоса о том, что суда никакого не будет и что все кончится по-хорошему. Вечером охрана прослушала несколько раз печальную песню «Где дом мой», за нею пропели хором: «Четвёртого июля на строговских стенах», а при словах: «Пашет там Чехия, мать наша родная» русские солдаты покачивали головами и говорили: «Видишь, у них тоже работают женщины, видно, мужиков тоже не хватает, народу много перебили». Затем в сарае все стихло, и среди храпа и пыхтенья раздалось соло: О, если б я знал,Что завтра умру,Что я буду завтраВ дубовом гробу,За то что, друзья,Я был молодец,Кладите на гроб мойЗелёный венец. Это бравый солдат Швейк пел самому себе колыбельную песню. Русские солдаты, захваченные этой мелодией, внимательно слушали, потом позвали его к себе:– А ну-ка, повеселей нам какую-нибудь песню спой! Научи нас петь по-австрийски.Они дали Швейку папирос и несколько кусков сахару, и он, тронутый этой внимательностью, лаской и заботой, стал придумывать, какую бы им спеть песенку. Потом откашлялся и начал: Когда я шёл по Вршовицам на танцы,Да, на танцы, да, на танцы,Я встретил прекрасную девушку… Пел он это с таким усердием, и песня эта так понравилась солдатам, что он должен был по их просьбе повторить её несколько раз. А когда на небе загорелась заря и от реки подул утренний резкий ветер, русские солдаты уже пели сами по-чешски:Вона была цела била, она се ми либила, Ма розтомила Барушко, вемь ме себоу на лужко, Ма розтомила Барушко, вемь ме себоу спать.Мы отмечаем эту восприимчивость русских для того, чтобы впоследствии, скажем, через пятьдесят лет, когда в Россию приедет какой-нибудь собиратель старых народных песен и там где-нибудь под Уралом, или в Сибири, или на Кавказе неожиданно запоёт ему старый служивый: «Ма розтомила Барушко», чтобы он не предполагал, что эта песня попала сюда в результате концертного турне хора пражских учителей. Это просто результат культурной деятельности бравого солдата Швейка среди русского народа и того неотразимого очарования, которым он привлекал к себе храбрых русских солдат. ШВЕЙКУ НЕ ВЕЗЁТ Случай с 208-й ротой даже в царской России был необычайным и неслыханным. Полковник Головатенко за нею вовсе не приехал, и пленные его больше никогда уже не видели. Но и под военно-полевой суд они не попали, как грозил генерал. Генерал боялся, чтобы то, как он собрался в поход с целой бригадой против роты пленных, не получило огласки, и решил иначе: в своём донесении он сообщил, что указанные пленные бежали с фронта, что он их переловил и под конвоем солдат отправляет к этапному начальству в Гомеле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118