И ладно.
Ага, мелькнули халаты. Санитары! Бабка вызвала санитаров! Сейчас будут выносить этого! Моего Друга, который завонял.
Поднялся на пол-этажа, подальше от своей двери. Санитары уже встали там. Затрезвонили. Рявкнули, назвали себя.
Бабка открыла сразу, они вошли в квартиру, шаги звучат глухо, замерли.
- Нужна простыня, бабуля!- крикнул один.
- Нету у меня.- проскрежетал голос бабки.- Давеча забрали.
- Тогда не возьмем твоего жмура! Пошел мат, обе договаривающиеся стороны бубнили что-то насчет простыни опять.
Грянул звонок телефона. Телефон как раз у открытой двери, дребезжит как сирена.
Взяли трубку. Новый голос, орет по телефону:
- Хало? Цо? Не! Ешче немаго! (Пауза). Допш.
Ящик.
Затем какой-то один вышел из квартиры, постоял (Валера замер) и потанцевал вниз разболтанной походкой. Да, это он, Ящик.
Кто-то с плачем бормочет оправдания.
Его голос с акцентом:
- Вы не платили, тогда идите.
В ответ еще более визгливый плач, какие-то объяснения женским голосом (стеклорез, не голос):
- Ему всего пятнадцать, только пятнадцать! Сын мой, сын!!! Ну не успею за деньгами.
- Не знам, не знам. Пошла, пошла.
Какая-то мелкая свалка в очереди.
Что тут, торгуют, что ли?
Рыдания, много шагов вниз, неровных, со спотыканьем.
Решил все же зайти в свою квартиру.
Медленно, тихо стал спускаться на третий этаж. На цырлах. Сердце сильно билось.
Дверь была открыта. Рывок, закрыться... Да они взорвут дверь. Девка во дворе его видала, скажет. Чуносому скажет.
Встал в темной прихожей под лампочкой в двадцать пять ватт, обычный бабкин свет - и тут из комнаты поволокли в простыне, свисающей как гамак, труп этого.
Валера загородил им дорогу, санитары застопорились, сбоку клонилась вперед как скифский камень бабка, из глазных щелей зорко и безумно смотря на Валеру, покачивала головой с явно читаемой мыслью "уходи, уходи, уходи".
Санитар сказал Валере:
- Плати, не потащим так. Она не дала.
Бабка значительно молчала.
- Да мне-то что,- ответил.
Надо отступать на лестницу.
Ага, а уже сверху, с чердака, кто-то тяжело, медленно, со стонами, спускается по трапу. Кто-то плачет, причитает тонким голосом "А-а, Ксюшенька, а-а, моя девочка".
Она! Проследила за ним, нашла ход. Поднялась на чердак. Нашла свою Ксюшеньку.
Надо обратно тем же путем на чердак и смываться как можно скорее.
Вот она, уже идет, показалась, спускается по лестнице сюда, тащит на горбу безжизненное тело, оглядывается конкретно наверх, к кому-то, кто выступает следом:
- Молодой человек, помогите же мне! Вы, вы!
Осторожно заглянул по направлению к верхнему этажу - спускаются грязные желтые ботинки, Ящик следом за теткой идет вниз (с чердака? Когда успел?).
- И вы, вы! Я боюсь упаду! Поддержите!
Это уже она к нам обращается.
- Вы, мужчина! Умираю!
Отступил перед санитарами.
Те все-таки понесли бесплатно.
Толстое лицо Ящика, маленькие глазки сощурены. Две дырки. Два дула. Жует свою жовку.
Сделаем как бы полупрыжок вниз, протиснемся между санитарами (мат) и вот пошел вместе с ними шагать вниз по ступеням, раз-два. Прихватив простыню в горсть, как бы помогая.
Качался как улов в сети жмурик.
- Ты чо, отвали,- сказал задний санитар,- чо под ногами тут... Маячишь...
Валера покопался в кармане и, идя в том же ритме, сунул переднему сто долларов, заложил в карман халата.
- А ну, разойдись, дайте пройти вниз...
Куда там, задний сантар, которому не перепало, замахнулся ногой, врезал нам под колено, не останавливаясь, мат пошел непрерывно.
Тут уже началась эта толпа внизу и пришлось тесниться, пробираться.
Какая-то чумовая очередь, все держат в руках - это что? Трупы они держат, придерживают. Те лежат и полувисят. Эти уже больше суток, отмякли. Что я, не знаю окольдерелых? Не работал санитаром? Окольдерелые тут все были молодые, совсем дети встречались, лет по четырнадцать... Лысые. Те самые... Девочки в платках... Их держали, скорее всего, матери или бабки. Какие-то тетки со страшными, бледными, как из теста, мордами, иногда попадались мужики с черными пятнами вокруг глаз, трясущиеся... Иероним Босх! А кто такой Босх. Был художник такой, уродов рисовал. Ага.
С трудом просачивались санитары, проталкивались сквозь густую толпу.
- Не! Не!- Заорал сзади Ящик.- Бежго! Чуня!
- Да все, ожидаем!
Какая-то женщина с мальчиком, этот живой, хрипит-дышит, прислонила его к себе, умоляет:
- Ну Господи же... Не верите? Последние секунды! Все мои деньги! У нас агония!
Мужской голос на площадке в толпе:
- Совсем ты, да? Он живой! Че приперла его? Он еще живой! Тут мертвых, мертвых, дура больная!
- Речь идет о последних минутах! Я готова!
- Ну и че? Она готова. Отвали отсюда! Во блин дает, живого!
- Деньги, вот деньги!
Сверху крик:
- Деньги везьмем, а живых не!
- Что делать, что делать!
- Придуши ты пацана своего!- засмеялись внизу.
А сзади вопль:
- Кто-нибудь! Кто-нибудь! Паа-маа-гите! Господи, да что ж это такое! Не толкайтесь, мужчина, я с ребенком! У меня же ребенок!
Санитары пробирались.
- Молодые люди, ну поддержите, ну падаю (мать Ксюши с трупом, обморочно задыхаясь).
И передний санитар:
- Поди! Поди!- заорал.
Даже не оборачивались эти затылки, люди тесно прижались друг к другу. Глаза запавшие у мертвых, ввалившиеся. И у живых тоже. Гримасы на лице, застывшие гримасы нетерпения. Непонятно, что это за очередь? К врачу? Нет. Врачам тут делать уже не фига. Зачем они мертвых держат на руках? Сдавать пришли? Погребальная контора? Босх. Кто это Босх?
Санитары, а с ними и Валера дотолклись до второго этажа, где вообще котловище было несусветное, их уже не пускали.
Передний санитар вскричал благим матом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65