Он был так обезображен этими двумя выстрелами, что его узнали только благодаря мундиру и кольцу, которое он всегда носил на мизинце левой руки.
Сыщик удалился в отчаянии, он готов был рвать волосы на себе от злости, что ему не удалось арестовать полковника. Смерть преступника прекращала все преследования.
Неделю спустя, бедный сыщик отбыл назад во Францию, пристыженный, как лисица, которую надула курица.
За два дня перед тем, ночью, двое незнакомцев тайно пробрались в Арзев, к берегу моря, и сели на судно испанских контрабандистов.
Один из этих незнакомцев был маркиз, другой — его преданный слуга Себастьян.
Стало быть, оба, муж и жена, находились в обоюдном заблуждении насчет смерти другого и бежали оба по разным направлениям.
Извещая об этом событии маркизу, которая уже дней десять как устроилась в Париже, на улице Монтель, доктор Иригойен прибавлял в виде постскриптума: «Не радуйтесь слишком этой смерти, сударыня; кто знает, не сделал ли ваш муж то же самое, что и вы; можно всего ожидать от человека подобного закала».
Доктор Иригойен постиг хитрость маркиза.
ГЛАВА III
Мы теперь вернемся к Фелицу Оианди, суровому горцу, который так долго наводил страх на всю молодежь в окрестностях и который теперь, избитый, изнемогающий от бессильной злобы, был унесен товарищами с места побоища.
Когда раненый был внесен в дом его отца, среди плача и криков сбежавшейся семьи и прислуги, то большого труда стоило молодым людям, бывшим свидетелями поединка, уверить, что побоище было ведено совершенно честно. Зная его физическую силу и ловкость, родители не могли понять, каким образом противник мог нанести ему такие тяжкие увечья.
Но когда родители Фелица захотели узнать, как зовут того противника, который так изувечил их наследника, то молодые люди единодушно отказались открыть его имя. Они сказали, что только один Фелиц вправе назвать своего победителя и объяснить причину драки, и с этими словами они удалились.
Тотчас же послан был слуга за доктором Иригойеном, так как это был единственный врач во всем околотке, которому можно было смело довериться.
Доктор поспешил приехать и стал рассматривать раны молодого человека, не подозревая, что это работа его сына, с которым он расстался в девять часов вечера и который теперь безмятежно спал в своей постели.
Доктор опытной рукой перевязал раны, стянул в лубки поврежденные члены и объявил Фелицу, который уже пришел в себя, что надеется недель через шесть поставить его на ноги.
— Теперь вам ничего другого не нужно, как покой, физический и нравственный. Я вам сейчас приготовлю микстуру, после которой вы отлично уснете, а завтра почувствуете уже значительное облегчение.
Доктор только тогда уехал, когда Фелиц Оианди, приняв его наркотическое средство, уснул мертвым сном. Он постарался успокоить встревоженных родителей и обещал им заехать опять вечером взглянуть на больного.
Юлиан забыл уже свою драку с Фелицем Оианди. Он был весь поглощен своей любовью и радостью, что Дениза его предпочла всем остальным сверстникам. Дни он проводил около нее в нежных разговорах и строя воздушные замки.
Доктор между тем еще ничего не знал о любви сына, но случай мог каждую минуту открыть ему все и он, конечно, имел бы основание быть недовольным сыном за подобную скрытность.
Юлиан сам понимал, что он должен был переговорить с отцом; надо было просто и откровенно ему все рассказать и чем скорее, тем лучше.
Но в последнюю минуту молодой человек робел и всякий раз успокаивался на том, что, как только подвернется удобная минута, он ею воспользуется и все скажет отцу.
С тех пор прошло без малого шесть недель; было восемь часов вечера. Дождь лил как из ведра и бешено стучал в окна. Ночь стояла темная и холодная.
Юлиан Иригойен, полулежа на турецком диване в своем кабинете, перечитывал в сотый раз «Мариен Делорм».
Он остановился именно, на пятой сцене третьего акта, в которой Марион и Дидие, скрывающиеся в труппе странствующих комедиантов, являются в замок Нанжис и ночуют там в риге.
Вдруг дверь быстро распахнулась, и вошел доктор.
Юлиан вздрогнул и привстал:
— Эй, ты, лентяй! Что ты тут развалившись, делаешь? Дремлешь что ли? Тебя, кажется, прости Господи, гроза усыпила!
— Нет, отец, я не спал, а читал; но, кажется, ты сегодня раньше обыкновенного вернулся. Я тебя не ожидал раньше девяти часов.
— Мне удалось сегодня раньше покончить с больными Ты еще не ужинал?
— Нет, отец, я тебя ждал.
— Ну, так пойдем. Ужасно есть хочется; я сегодня не завтракал и не обедал.
Они прошли в столовую и уселись за стол, уставленный солидным ужином. Несколько приборов, стоявших на двух маленьких столиках позволяли им обойтись без прислуги. Доктор любивший хорошо поесть и поболтать, терпеть не мог, когда в комнате находилась прислуга.
Старая его служанка, — преданное и доброе существо, — любила сплетничать. Потребность все выведать и все разболтать имела у нее болезненный характер. Ее даже наградили характеристическим прозвищем. Пикагандиа, что значит: большая сорока. Это прозвище понемногу заменило ее настоящее имя, и она на него откликалась, нисколько не обижаясь.
— Мы уже давно с тобой так рано не ужинали, — сказал молодой человек, улыбаясь.
— Да, сынок. У меня тут был молодой человек, к которому я постоянно заезжал в восемь часов вечера: но теперь он, слава Богу, выздоровел, и я с ним сегодня утром простился. Он отправился в Париж; я его даже снабдил рекомендательными письмами, так как он там никого не знает.
— Кто же это такой, отец?
— Да ты должен его знать; это сын старого Фелициана де Оианди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93