Мальчик прощал отцу его нетерпение, потому что он догадывался о
его причинах. Отец мальчика был геолог, и очень уж большая часть его жизни
уходила на ожидание в корабле, где он никак не мог применить свои знания и
свой труд. Уже много лет отец тосковал по любимому делу. Мать мальчика, по
специальности знаток лесов и деревьев, тоже проводила годы в томительном
ожидании. По-видимому, она рассчитывала, что на планете окажутся
необыкновенно большие и густые леса с незнакомыми деревьями, которые целые
века ждут, чтобы им дали название и определили их породу. Ведь на планете
могло и не быть разумных существ.
Было просто удивительно, что почти все уже названо и, чтобы назвать
неназванное, нужно преодолеть миллионы миллионов километров и десятки лет.
Мальчик жил среди имен и названий. Он давно понял и привык к тому, что
названия и имена облегчали его родителям и спутникам общение друг с другом
и с вещами. А что было бы со всеми, если бы ни у кого не было ни названий,
ни имен? Мальчик даже боялся это себе представить. Имело название даже то
бесконечное и бездонное, что было за стенами корабля. Его назвали
<вакуум>, <пустота>. Звучно назвали! И от этого она, пустота, казалась
мальчику чуточку менее пустой и чуточку менее страшной.
Да, мальчик жил среди всего названного. Но из всех живых существ,
населявших корабль, он один почти не нуждался в имени. Все называли его
просто мальчиком, даже мать и отец.
- Мальчик! - окликали его спутники.
- Мальчик! - обращался к нему робот-игрушка.
Со стороны неодушевленного предмета это, конечно, было несколько
фамильярно. Но мальчик не обижался. В конце концов робот не был хозяином
своих слов, слова произносились роботом только согласно программе.
- Мальчик, - говорили взрослые, - ну как ты провел день?
И их лица, он не мог этого не заметить, светлели и становились менее
озабоченными. Почему? Кто знает? Может, и потому, что, глядя на мальчика,
они вспоминали себя такими, как он. И только лицо командира корабля не
светлело при встречах с мальчиком. Он оставался таким же строгим и
озабоченным, каким был всегда. И мальчик понимал и одобрял его поведение.
Командир не позволял себе мысленно уноситься в прошлое и этим облегчать
свое пребывание здесь. Щадя других, он никогда не щадил себя, постоянно
думая о той ответственности, которая на нем лежала.
Командир уходил к себе, к своим приборам и помощникам. А мальчик
оставался там, где его настигал интерес к вещам, явлениям или спутникам.
Он постоянно был чем-нибудь занят.
- Мальчик! - окликали его спутники.
Вещи тоже окликали мальчика, даже те вещи, которые не умели ни
говорить, ни думать.
И мальчик отзывался.
2
В этом месте рассказа Герман Иванович остановился и опустил тетрадь.
- А дальше? - спросил кто-то из учеников.
- Дальше, - ответил Герман Иванович, изменив голос и снова став тем,
кем он был до чтения: обыкновенным старым, уставшим учителем, - дальше нет
ничего и стоит точка. Надо надеяться, что Громов напишет продолжение. Пока
рассказ без конца.
Учитель снова стал самим собой, а ведь только что он казался нам
артистом. Более того, он казался нам чем-то вроде посредника, помогавшего
ученикам понять странный мир корабля, летящего много лет в пустоте, и
живущего в этом странном мире мальчика.
Герман Иванович покачал головой и посмотрел в угол на сидящего у окна
Громова, явно предлагая нам всем вспомнить, что истинным посредником был
не он, Герман Иванович, а Громов.
И все вспомнили о Громове, хотя во время чтения все о нем забыли.
Громова и все остальное заслонил мальчик, голосом Германа Ивановича
захвативший наше внимание. Теперь мальчик исчез, и перед нами сидел
Громов, делавший вид, что он не имеет к мальчику никакого отношения. Лицо
у него было настороженное, и он смотрел на нас, словно ждал какого-нибудь
подвоха. Но, честное слово, никто из нас не собирался его подводить. И
если уж на то пошло, подвел он себя сам, написав такую странную домашнюю
работу.
Зачем он это сделал? Я не знал, не знали и другие, не знали и не
догадывались. И странно, что он написал в своей домашней работе не о себе
и не о своих знакомых, как мы все, а о каком-то необыкновенном мальчике с
другой планеты.
И вот, когда наступила тишина, Громов, наверное, чувствовал себя
неловко и невольно заставлял этим чувствовать себя неловко и всех нас, не
исключая Германа Ивановича. Громов сидел в своем углу у окна, но казалось,
что он где-то далеко, за миллионы километров от нас, со своим
необыкновенным мальчиком.
Уж кому-кому, а Громову не следовало писать об этом мальчике. Он был
сын известного ученого-археолога, и это все знали. И еще все знали, что
несколько лет назад отец Громова сделал крупное открытие, нашел какие-то
загадочные предметы, вызвавшие спор. В вечерней газете и в двух-трех
журналах появились заметки о пришельцах с других планет, следы которых
якобы открыл отец Громова. Но потом журналы почему-то замолчали, как они
замолчали вдруг о снежном человеке, о котором сначала так много писалось.
И в школе пронесся слух, что все это не подтвердилось: и пришельцы и даже
снежный человек. А ведь в снежного человека все уже успели поверить, и
всем было очень жалко с ним расставаться.
Никто из ребят не хотел бы оказаться на месте Громова, когда журналы
вдруг замолчали об археологических находках его отца. И поэтому при
Громове мы старались не говорить на археологические темы, понимая, что
Громов не виноват.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17