ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
И в этом клянемся, вознося руки к небу…»
Генеральный писарь снова посмотрел на Адама Киселя. Тот даже вздрогнул и порывисто поднял обе руки вверх. Некоторые старшины последовали примеру Киселя. Другие подымали руки медленно, искоса поглядывая на своих соседей. И когда побежденные подняли руки над головами, Богдан дочитал, повысив голос до предела, выражая этим верноподданность:
— «…чтобы впредь не было подобных бунтов, как и милосердия, оказанного ныне казачеству, даем мы кровью нашей писанное обязательство, скрепленное войсковой печатью и подписью нашего войскового писаря. Это обязательство должно находиться в полках реестрового казачества и всегда напоминать нам о грозной каре, как и о милосердии короля и Речи Посполитой».
21
Наступила жуткая тишина. Богдан положил пергамент на красную скатерть, словно на окровавленную плаху. Внимательно следящий за проведением всей этой процедуры Адам Кисель подал ему чернильницу и перо.
Писарь хотя и взял в руки перо и обмакнул его в чернила, но, вспомнив что-то, снова поднялся. Какое-то мгновение смотрел на обесславленных старшин, словно хотел убедиться: действительно ли они проклинают казачество и отрекаются от него, от самих себя, от отцовских заветов, от священной борьбы за свободу народа? Он не видел, но чувствовал, как пристально смотрит на него польный гетман, как двоюродный брат гетмана Станислав Потоцкий, не скрывая иронии, посмеивается, а может, и сочувствует светски образованному писарю. Чего они еще ждут от генерального писаря реестрового казачества, на что надеются, чем хотят потешиться напоследок…
— Эту написанную кровью обездоленного казачества тяжкую присягу действительно подпишу я, доверенный его величества пана короля и признанный вами писарь королевского войска реестровых казаков, — медленно произнес Богдан. — Написана она в полном согласии и зачитана на раде старшин и казаков под Боровицей в канун рождества года божьего 1637-го.
Потом быстро сел и размашисто вывел: «Богдан Хмельницкий, войсковой писарь, именем всего войска его королевского величества скрепляю казацкой печатью и собственной рукой».
И отошел от стола, не глядя ни на кого. Адам Кисель схватил документ казацкого позора и деловито протянул руку, забирая у Богдана перо. А возмужавший и умудренный жизненным опытом Богдан стоял, глубоко переживая позор казаков, но веря в великую силу своего народа. Он понимал, что вместе с пером ускользал от него почетный титул генерального писаря. Как воспримет это мать?..
Он даже не заметил, как подошел к нему полковник Станислав Потоцкий.
— Чудесно, пан Хмельницкий! Прямо как в Римском сенате… — пожимал он похолодевшую руку Богдана, словно собирался оживить ее, подбодрить и его самого.
— Я очень умилен, уважаемый пан Станислав, что именно в такую минуту унижения вы дружески протянули мне руку. Сердечно тронут! А не знаете ли вы, милостивый пан Станислав, что-нибудь о нашем общем друге юности?
— О пане Станиславе Хмелевском?.. Вот так же, как и вы, хандрит наш пан Станислав. Служит старшиной в гусарском полку Станислава Конецпольского в Кракове. Пан Богдан, очевидно, помнит прекрасное изречение Пьера Кардинала о поповском «племени», кажется, из латинской сатирической классики…
— Пресвятая матерь, да разве при таких заботах удержится что-нибудь в голове… Не так ли, как там у него: «Поповское племя грешит дни и ночи. Только остаток суток они — чудесные люди!..»
— Вашей памяти можно позавидовать! Действительно, вот так растрачивает время и наш Стась: весь день занят с гусарами, а всю ночь, точно клещ на теле, изматывает его гетманская служба. Только остаток суток он свободен…
— Полковник?
— Королевским указом не присвоили ему этого воинского звания. Но по милости пана краковского каштеляна исполняет эти функции… Прекрасного служаку нашел себе пан, завидно смелый и… оригинальный казак. Я помню наше с ним первое знакомство.
— Растут люди, мой добрый пан Станислав, — со вздохом произнес Богдан.
22
Ганна провожала до ворот сотника Якима Сомко не как гостя, а как брата. Мороз на дворе ослабел, в воздухе летали мелкие снежинки. Густые облака затянули небо, приближая наступление зимних сумерек.
— Вроде и не заезжал ты к нам, Яким. А помнишь, как прежде мы с тобой не любили разлучаться? — печально покачав головой, сказала Ганна.
— Тогда нас было только двое, Ганнуся. А теперь ты… сама стала матерью!
— Таких, как были мы тогда, тоже только двое, Яким…
Смотрела на одетого в казацкую форму брата и любовалась им. Он был в синем шелковом жупане, подпоясанном красным кушаком. Яким не жалел денег на одежду. На боку у него висела турецкая сабля, подаренная старым полковником Ганнусей, за кушаком торчали рожки с табаком и порохом. Да и чуприна у него, как и у Богдана, по-шляхетски подстриженная…
— Когда еще заедешь? Не так уж много у меня братьев, Яким… — то ли с грустью, то ли с упреком произнесла.
— Скучаешь?
— Только ли от скуки болит душа? Да и есть кому меня развлечь! Один Тимоша так поразвлекает за день, что не дождешься, когда в постель ляжешь. А кроме него есть еще и дочки. Старшая совсем взрослая стала, уже на выданье, как говорит пани Мелашка.
— Про Богдана спрашиваю. Не осуждай и не гневайся на него. Словно в трясину попал казак. Не любят его вельможные паны, да и он не каждому в ноги кланяется.
— Не любят, а все-таки терпят. Сам король отметил его, коронный гетман интересуется Богданом, — не удержалась, чтобы не похвастаться своим мужем.
— Ну, будь здорова, сестрица, спокойной ночи, пани Мелашка! При случае передам Мартынку, чтобы навестил свою матушку… Погодите-ка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183
Генеральный писарь снова посмотрел на Адама Киселя. Тот даже вздрогнул и порывисто поднял обе руки вверх. Некоторые старшины последовали примеру Киселя. Другие подымали руки медленно, искоса поглядывая на своих соседей. И когда побежденные подняли руки над головами, Богдан дочитал, повысив голос до предела, выражая этим верноподданность:
— «…чтобы впредь не было подобных бунтов, как и милосердия, оказанного ныне казачеству, даем мы кровью нашей писанное обязательство, скрепленное войсковой печатью и подписью нашего войскового писаря. Это обязательство должно находиться в полках реестрового казачества и всегда напоминать нам о грозной каре, как и о милосердии короля и Речи Посполитой».
21
Наступила жуткая тишина. Богдан положил пергамент на красную скатерть, словно на окровавленную плаху. Внимательно следящий за проведением всей этой процедуры Адам Кисель подал ему чернильницу и перо.
Писарь хотя и взял в руки перо и обмакнул его в чернила, но, вспомнив что-то, снова поднялся. Какое-то мгновение смотрел на обесславленных старшин, словно хотел убедиться: действительно ли они проклинают казачество и отрекаются от него, от самих себя, от отцовских заветов, от священной борьбы за свободу народа? Он не видел, но чувствовал, как пристально смотрит на него польный гетман, как двоюродный брат гетмана Станислав Потоцкий, не скрывая иронии, посмеивается, а может, и сочувствует светски образованному писарю. Чего они еще ждут от генерального писаря реестрового казачества, на что надеются, чем хотят потешиться напоследок…
— Эту написанную кровью обездоленного казачества тяжкую присягу действительно подпишу я, доверенный его величества пана короля и признанный вами писарь королевского войска реестровых казаков, — медленно произнес Богдан. — Написана она в полном согласии и зачитана на раде старшин и казаков под Боровицей в канун рождества года божьего 1637-го.
Потом быстро сел и размашисто вывел: «Богдан Хмельницкий, войсковой писарь, именем всего войска его королевского величества скрепляю казацкой печатью и собственной рукой».
И отошел от стола, не глядя ни на кого. Адам Кисель схватил документ казацкого позора и деловито протянул руку, забирая у Богдана перо. А возмужавший и умудренный жизненным опытом Богдан стоял, глубоко переживая позор казаков, но веря в великую силу своего народа. Он понимал, что вместе с пером ускользал от него почетный титул генерального писаря. Как воспримет это мать?..
Он даже не заметил, как подошел к нему полковник Станислав Потоцкий.
— Чудесно, пан Хмельницкий! Прямо как в Римском сенате… — пожимал он похолодевшую руку Богдана, словно собирался оживить ее, подбодрить и его самого.
— Я очень умилен, уважаемый пан Станислав, что именно в такую минуту унижения вы дружески протянули мне руку. Сердечно тронут! А не знаете ли вы, милостивый пан Станислав, что-нибудь о нашем общем друге юности?
— О пане Станиславе Хмелевском?.. Вот так же, как и вы, хандрит наш пан Станислав. Служит старшиной в гусарском полку Станислава Конецпольского в Кракове. Пан Богдан, очевидно, помнит прекрасное изречение Пьера Кардинала о поповском «племени», кажется, из латинской сатирической классики…
— Пресвятая матерь, да разве при таких заботах удержится что-нибудь в голове… Не так ли, как там у него: «Поповское племя грешит дни и ночи. Только остаток суток они — чудесные люди!..»
— Вашей памяти можно позавидовать! Действительно, вот так растрачивает время и наш Стась: весь день занят с гусарами, а всю ночь, точно клещ на теле, изматывает его гетманская служба. Только остаток суток он свободен…
— Полковник?
— Королевским указом не присвоили ему этого воинского звания. Но по милости пана краковского каштеляна исполняет эти функции… Прекрасного служаку нашел себе пан, завидно смелый и… оригинальный казак. Я помню наше с ним первое знакомство.
— Растут люди, мой добрый пан Станислав, — со вздохом произнес Богдан.
22
Ганна провожала до ворот сотника Якима Сомко не как гостя, а как брата. Мороз на дворе ослабел, в воздухе летали мелкие снежинки. Густые облака затянули небо, приближая наступление зимних сумерек.
— Вроде и не заезжал ты к нам, Яким. А помнишь, как прежде мы с тобой не любили разлучаться? — печально покачав головой, сказала Ганна.
— Тогда нас было только двое, Ганнуся. А теперь ты… сама стала матерью!
— Таких, как были мы тогда, тоже только двое, Яким…
Смотрела на одетого в казацкую форму брата и любовалась им. Он был в синем шелковом жупане, подпоясанном красным кушаком. Яким не жалел денег на одежду. На боку у него висела турецкая сабля, подаренная старым полковником Ганнусей, за кушаком торчали рожки с табаком и порохом. Да и чуприна у него, как и у Богдана, по-шляхетски подстриженная…
— Когда еще заедешь? Не так уж много у меня братьев, Яким… — то ли с грустью, то ли с упреком произнесла.
— Скучаешь?
— Только ли от скуки болит душа? Да и есть кому меня развлечь! Один Тимоша так поразвлекает за день, что не дождешься, когда в постель ляжешь. А кроме него есть еще и дочки. Старшая совсем взрослая стала, уже на выданье, как говорит пани Мелашка.
— Про Богдана спрашиваю. Не осуждай и не гневайся на него. Словно в трясину попал казак. Не любят его вельможные паны, да и он не каждому в ноги кланяется.
— Не любят, а все-таки терпят. Сам король отметил его, коронный гетман интересуется Богданом, — не удержалась, чтобы не похвастаться своим мужем.
— Ну, будь здорова, сестрица, спокойной ночи, пани Мелашка! При случае передам Мартынку, чтобы навестил свою матушку… Погодите-ка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183