В то самое время, когда он через тени дюн и лежащие за ними мили пространства обращался к Джил, на небе взошли звезды; ведь телепатия – доказанная штука. Он повторял про себя ходульные фразы, принятые в телеграммах, утверждая, что жив, здоров и что она должна быстро поправиться.
Зажгли коптилку, дым от нее темным следом подбирался к белому шелковому пологу.
– Курнуть у кого-нибудь есть? – спросил Уотсон. Молчание подтвердило: ни у кого не осталось.
– Когда вернусь, напишу в "Миррор", – сказал Кроу. – "Как я бросил курить за три дня".
Моран присел на еще теплый песок рядом с Таунсом и сказал:
– Я несколько часов слушал Стрингера. Он прав. Это возможно.
С севера подул легкий ветерок, шелк над их головами зашевелился.
– Что? – словно очнулся Таунс.
– Дай нам месяц, и мы улетим.
В тишине слышно даже то, что говорится шепотом; в пустыне ничто не адресуется кому-то одному – всем сразу. Тилни повернулся к Морану, штурман затылком почувствовал его трепетное дыхание.
Негромкий ответ Таунса прозвучал резко, как окрик:
– Хорошо, тогда мы летим!
У Морана даже екнуло внутри.
– Что же ты не запускаешь двигатель?
Подсел поближе Лумис: разговор шел как раз о том, о чем он думал. Белами обернулся, ища Стрингера, но его вблизи не оказалось. Едва колебался фитилек Уотсоновой коптилки, и их тени на стенках самолета.
– Я ведь так сказал, Фрэнк. Для смеха. – Таунс резко встал, вздыбив полог.
– О чем вы там? – спросил Кроу.
Таунс вышел из-под навеса, задрав голову, он осматривал небо. По привычке. Морана обеспокоила резкая реакция командира. Он решил уточнить ситуацию.
– Стрингер авиаконструктор. Он убедил меня, что можно разобрать это корыто и из его деталей собрать самолет поменьше. Вот и все.
Он и сам не понимал, зачем рассказал обо всем Таунсу. Лучше бы промолчать, и он равнодушно заключил:
– Ничего серьезного. Так – умственная разрядка.
Кроу встал.
– Что ж, надеюсь, она тебе на пользу. – И пошел в самолет проверить Бимбо.
– За месяц можно и пешком дойти, – вставил Уотсон.
– Конечно, – согласился Моран. – Забудем об этом.
– Не вижу смысла, – сказал Белами.
– Никакого смысла, – вновь согласился Моран и отошел в сторону, но не туда, где стоял Таунс.
– Я думал, все это серьезно, – по-детски закапризничал Тилни. – Я думал, он и вправду собирается поднять самолет.
Белами отодвинулся, не видя возможности его утешить. В поселке он встречал его редко: Тилни служил разъездным курьером – при встречах с таким парнем обычно смотришь в бумаги, которые он тебе привез. Здесь, в тусклом свете коптилки, Тилни обрел человеческие очертания: капельки пота на мягком пушке, покрывавшем лицо, бегающий, ускользающий взгляд.
– Мы здесь теперь на веки вечные, – заявил Уотсон, глядя на курьера.
Белами подумал: нарочно пугает малого. А сержант не унимался:
– Смотри – прошло уже трое суток, а спасателями и не пахнет. Если бы они искали, то давно бы нашли. Здравый смысл подсказывает...
– Ты что-нибудь слышал о надежде? – перебил его Белами.
– Не привык себя обманывать. – Уотсон открыл свою бутылку. Воду он распределял так: полбутылки на ночь, следующий глоток на восходе солнца. Но стоило во рту оказаться прохладному металлическому горлышку, как он уже не мог остановиться и глотал влагу, пока не опорожнял бутылку, испытывая покой и насыщение еще и потому, что никто теперь не орал – и никогда впредь не будет – над головой по двадцать четыре часа в сутки: "Сержант Уотсон!"
Чтобы не слышать бульканья воды, Белами ушел в самолет. Сегодня у него начали трескаться губы. Он глянул на Кепеля.
– Все в порядке, малыш? – Кепель не открывал глаз, его дыхание было неровным. Видимо, Таунс сделал ему еще один укол.
Белами решил: "Когда наступит час, мальчик будет единственным, кто не испытает мучений, даже если мне самому придется дать ему сверхдозу". Он посветил вниз фонариком, заметил, что в брезентовом мешке собралась моча, и опорожнил его. Кроу сидел в хвостовой части, баюкая обезьянку.
– Вонь невыносимая, – заметил Белами.
– Зажми нос прищепкой.
– Она уже пила?
– Половину моей дневной нормы. – Кроу будто бы гордился собой.
– Ты рехнулся!
– Я такой.
– Не дури, Альберт. Ты же знаешь, что поставлено на кон. Тут или твоя жизнь, или ее.
– Но ведь это моя вода.
– А мне что – спокойно смотреть, как ты отдаешь концы?
Кроу наморщил нос и отрезал:
– Я всегда делаю то, что мне нравится, дружище.
– Ну, теперь тебе осталось уже недолго.
Тотчас же пожалев о сказанном, Белами вытащил свой дневник и записал:
"Третьи сутки. Никаких признаков поисковых самолетов. Интересно, где теперь Роб и Харрис. Бедняга Тракер, никак не могу его забыть. Сегодня началась жажда, по-настоящему. Кепель пока держится, мне почти хочется, чтобы это для него кончилось. Все мучаются, и я в том числе, а Альберт делится водой с обезьянкой. Сигарет не осталось, нет ничего, что можно было бы протолкнуть в желудок..."
В первый раз и совсем неосознанно он закончил запись нотой безнадежности:
"Если кто-нибудь это прочтет... есть только один вопрос, который мы хотим задать. Почему нас не искали?"
Запах от животного был ужасный. Белами закрыл тетрадь.
– Может, переночуешь сегодня с ней снаружи? – попросил он Кроу.
– Но она подохнет!
Белами встал, надел куртку и принялся срезать ножом ткань с поломанных сидений, не успокоившись до тех пор, пока не оголил три-четыре панели. Особо от этих тряпок не согреешься, но можно будет хоть как-то укрыться от мороза. Щелчком закрыл нож и молча вышел на свежий воздух – говорить больше было не о чем.
* * *
Над ним висели яркие, как бриллианты, звезды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61