– Но сначала надо было предупредить его! Господи, почему не предупредили!
– Я в порядке... – Слова давались парню с трудом, дыхание было свистящим, глаза лихорадочно блестели. Никто не присоединился к Кроу, пока он успокаивал Кепеля. У двери остановился, подняв голову к звездам, Лумис. Ему было невыносимо стыдно: ведь ясно же было – когда гондола оторвется от фюзеляжа, самолет затрясется. Он слушал, как говорит Кепель, и сила, звучавшая в его слабом голосе, невольно вызывала у Лумиса восхищение – впрочем, он тотчас смутился от невольного своего чувства.
– Это произошло, когда я спал. Поэтому я не понял, что происходит... Если я кричу, то это из-за кошмарных снов. У меня бывают иногда кошмары, – словно оправдывался Кепель.
Слишком горд, чтобы признаться в собственном страхе. Они молча ушли. Все это время Стрингер изучал открывшуюся часть гондолы.
– Повреждений нет, – бесстрастно констатировал он. И Моран в этот момент ненавидел его. Все молча ждали указаний, но никто не обращался непосредственно к Стрингеру. Тот проверял козлы, не замечая собравшихся вокруг людей, потом сказал обычным монотонным голосом: – Придется отодвигать весь самолет, если не сможем поднять правое крыло и установить его сверху фюзеляжа.
Никто не возразил, да он бы и не услышал ответа. Все наблюдали, как он взбирается на крыло, энергичный, с головой ушедший в дело, забывший о жаре холоде, жажде или чужой боли. Под тяжестью его тела просели козлы.
А они не очень-то надежны, подумал Кроу. Если сломаются, он свернет себе шею. Вот смеху будет.
Пользуясь, как нивелиром, куском трубы, Стрингер сопоставлял высоту крыши и основания, куда нужно было подвести правое крыло. Дважды перепроверив, спустился. Глянул в сторону Морана.
– Мы сможем поднять крыло по этой стороне фюзеляжа – сначала запрокинуть, а потом с помощью лебедки поднять основание. Полагаю, вам понятно, что я имею в виду.
В белом свете лампы Моран обдумывал предстоящие работы.
– Если только выдержит крыша самолета, – засомневался он.
– Она прогнется, но не сильно. Это лучше, чем двигать на новое место сначала все крыло, а потом гондолу.
– Справедливо. Всем все ясно?
Начали перетаскивать на другую сторону лебедку, а Лумис пошел к Кепелю. Сначала будет немного шума и скрежета, но, думаю, самолет больше качаться не будет.
Кепель писал. Он исписал оборотные стороны двух полетных рапортов.
– Я в порядке, – повторил он спокойно, – благодарю вас. Не беспокойтесь обо мне.
Под золотистым пушком светилось мертвенно-бледное лицо, глаза тускло блестели в свете лампочки, которую они установили для него. Лумис понял, что мешает. Должно быть, пишет длинное письмо родителям. Он ушел.
Прошло два самых холодных часа ночи. Руки немели от ледяного металла, до волдырей обжигающего в дневные часы. Дважды заматывался трос лебедки. Его распутывали. Немного удалось приподнять с песка крыло, как снова соскользнул трос, и в крыле, ударившемся о козлы, пробило дырку. Работали почти без слов. Стрингер вовсе молчал. Перерывов не делали. Попробовали выровнять край крыла стальным рельсом, но сил не хватало, и крыло соскальзывало с десяток раз. Вдруг громко выругался Таунс: когда в очередной раз сорвалось крыло, ему ободрало руку от локтя до запястья.
Стрингер командовал, а они перетаскивали по песку крыло на другую сторону, протянув трос через крышу фюзеляжа. По мере подъема груза корпус самолета искорежило, но Стрингер оказался прав: его вмяло только до ребер жесткости, а они устояли.
К рассвету крыло уложили наискось на продавленной крыше кабины управления – концом вниз. Дальше тащить его лебедкой было невозможно. Попробовали перетаскивать вручную. Первым обессилел Тилни: шатаясь, упал на песок. Белами растянул сухожилие. Остальные сидели в полной прострации, сложив руки на коленях, со свистом втягивая воздух пересохшими губами.
Стрингер сказал:
– Надо сделать еще одни козлы и поднимать рельсом за край, постепенно козлы наращивая.
Горизонт побелел. Скоро появится солнце, а вместе с ним жара. Не было нужды ощупывать металлический корпус: если бы выпала роса, то ночью был бы иней. Инея не было.
– Надо построить козлы, – бесстрастно повторил Стрингер.
Таунс промолчал. Он не верил, что они смогут двинуть это крыло, не разрезая его. Сил не оставалось.
– Должен ли я объяснять в деталях? – настаивал Стрингер.
За всех ответил Кроу:
– Нет, Стринджи. Сходи пописай и дай нам пару минут передохнуть, будь хорошим мальчиком.
Только Лумис заметил выражение лица Стрингера в этот момент. И сразу понял, что произошло нечто очень серьезное.
Веретенообразное туловище натянулось, руки вытянулись вдоль тела; стекла превратились в два светоносных пятна на затемненном лице. Он надвинулся на Кроу и срывающимся от гнева голосом выдавил:
– Меня зовут Стрингер. Пожалуйста, запомните. Стрингер.
И резко зашагал к самолету, закрыв за собой дверь.
Глава 11
Пел сверчок, кружился в голубом небе и пел. Он пытался поймать его и съесть, когда тот садился, но прижатая к земле рука не слушалась, и опять трещал сверчок. Насекомые разбивались о дверь, и мальчишки-арабы подбирали их и тащили жарить. Они способны съесть что угодно. Даже жареную саранчу. Тошнит.
Теперь сверчок тикал, над ним поднималась и медленно падала белая стена, снова вставала и падала. Он закричал. Хотел убежать, но тело не слушалось из-за жары, и в абсолютном белом безмолвии на него обрушилась белая стена, и он опять крикнул.
– Дейв, – послышался чей-то голос.
То был Кроу – по другую сторону стены. Он звал его.
– Дейв, приди в себя!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61