Эти мерзавцы сами потерялись. – Горб у верблюда был сморщен, весь усох, видно, в нем иссякли запасы жира. Шейные вены надрезаны в четырех местах: как последнее средство, араб способен пить кровь своего животного. Снятые ботинки, часы и пистолет были привычными, традиционными трофеями, которые берут у мертвых, даже если нет никакой надежды выручить за них деньги.
– Дай твою бутылку, Фрэнк.
Таунс отвернулся. Пришлось самому взять у него бутылку. То, что он задумал сделать с телом верблюда, потребует много времени. Может быть, у него начнется рвота и он потеряет остатки жидкости. Поэтому он твердил про себя заклинание: "Это означает жизнь для двоих целые сутки".
Лезвие карманного ножа прошло через стенку желудка, дважды он останавливался, повторяя шепотом: жизнь, жизнь, жизнь. Несмотря на подступающую тошноту, он продолжал наполнять бутылки зеленоватой, пачкающей руки жидкостью. Наполнив до краев, туго закрутил пробки и протер песком. Больше влаги не оказалось. Верблюжий желудок способен содержать до пятидесяти галлонов воды, но это животное дошло до предела и умерло от истощения. Наверно, бедуины не заметили, что верблюд не встал после ночевки, иначе они забрали бы из него всю оставшуюся, воду. Они тоже дошли до предела, подумал Моран, и эта мысль его утешила.
Он вытер бутылки о шерсть верблюда и последовал по старым следам за Таунсом. Над дюнами поднимался столб дыма. Через двадцать минут он нагнал Таунса и передал ему его бутылку.
– Воняет, но пить можно.
– Я вылью ее в бак. Чтобы разбавить. – Он остановился и повернул к Морану безжизненное лицо. – Мог бы меня позвать.
– Это – работа для одного. – Ему хотелось, чтобы Таунс взорвался, заорал, убежал или еще что-нибудь сделал, только не это ужасное пустое выражение и мертвый голос.
– Знаешь, почему я знал, что это случится, Фрэнк? Харрис был честный человек. Он думал, наличные деньги – то же самое, что охранная грамота. Имея на руках бумагу, они должны доставить владельца ее, чтобы получить вознаграждение, а если деньги им отдали сразу, то незачем себя и утруждать.
Таунс молчал. Под ногами шелестел песок. Их спины и ноги покрылись испариной.
– Они довезли бы их только тогда, когда впереди брезжила бы награда. Как, черт возьми, мы могли допустить, чтобы такой человек, как Харрис, этого не понял? Он сам хотел идти. Он...
– Да, он сам хотел идти, сам хотел, и теперь его нет, и Лумиса тоже, разве я не вижу? – со свистом и клекотом вырвалось из растрескавшихся губ и хриплых легких Таунса. Он замолк, втягивая воздух. Тяжело было видеть, как истекает гневом это ослабленное тело, но Моран был удовлетворен, что с этим покончено.
Столб дыма был теперь у них над головами. Они взобрались по песчаному склону, миновали гребень и вышли прямо на одинокую фигуру. Сержант Уотсон секунду-другую смотрел в их лица, ничего не спрашивая. Его глаза были широко раскрыты. Он все понял, но не мог лишить себя удовольствия и переспросил:
– Он мертв, да?
Они смотрели в озверелое лицо, не в силах поверить в такой нескрываемый восторг.
– Да, – ответил Моран, и рот сержанта задергался в спазмах смеха: безобразный звук притворного ликования. Это продолжалось до тех пор, пока кулак Таунса не свалил его с ног.
Глава 18
Уже по тому, как вел себя Стрингер, Моран предвидел затруднения. Большую часть дня он, как и остальные, пролежал в тени, хотя и не спал: тайком следил за ними, но тотчас отворачивался, едва кто-нибудь приближался. Этим Стрингер демонстрировал: он бастует.
– Сколько времени нам нужно еще? – спросил его Моран где-то после полудня.
Тонкое выбритое лицо выражало обиду. Моран ждал, ноги его дрожали: два часа сна ничуть не уменьшили слабости и головокружения.
– Так сколько. Стрингер?
– Меня это больше не интересует, мистер Моран, – последовал раздраженный ответ.
В знойном воздухе повисло напряженное молчание. Неподалеку, опершись спиной о корпус самолета, бодрствовал Таунс. С утра он не проронил ни слова. Во сне стонал Тилни. Кроу качал обезьянку, что-то ей нашептывая. Рядом с ним писал в тетради Белами. В тени хвоста лежал сержант Уотсон с разбитым носом и почерневшей от запекшейся крови бородой. Очнувшись после удара, он сказал Таунсу:
– Я и не жду, что вы меня поймете. Это не ваше дело. Касается только меня. Меня одного. – Его глаза ярко выделялись на разбитом лице, все еще сияя радостью. Он улегся под хвостом самолета и забылся приятной дремой.
Моран перевел взгляд со своих товарищей по несчастью на конструктора:
– Хорошо, вас не интересует, но меня – да. Скажем, десять дней?
Моран надеялся, что названная им цифра засядет в мозгу у Стрингера, но тот на приманку не клюнул.
– Я должен объяснить причину, по которой отказываюсь от проекта. Я не чувствую поддержки.
– Мы будем помогать. Раньше ведь...
– Но вы все время прекращаете работу! Прошлой ночью мы потеряли целых двенадцать часов! – Он сел, повернувшись к Морану спиной.
– Прошлой ночью мы потеряли две жизни.
– Ну, в этом они сами виноваты, разве нет?
– Оставим это! – Усилия, которые он делал над собой, чтобы сдержаться, тоже вели к потере влаги. – Оставим это. Сейчас мы собираемся докончить самолет, по вашему плану.
– При том, что нас стало меньше! Каждую ночь теряем двадцать четыре человеко-часа. Одна прошлая ночь обошлась нам в восемьдесят четыре человеко-часа, потому что ни один из вас не приступил к работе, а теперь...
Морана замутило, и он отошел от греха подальше. Ему вспомнились тела убитых: головы почти отделены от туловища длинными кривыми ножами. Открытые глаза изумленно вытаращены. Харрис, стыдившийся показать слабость, должно быть, знавший, на что идет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61