И Лумис, все время деликатно подбадривавший их, стеснявшийся пить при других, чтобы не мучить тех, кто уже выпил свою воду. И эти двадцать четыре человеко-часа зарыты теперь в песок даже без креста.
Но Стрингер им нужен. Придется смириться с тем, что он родился без сердца. Не его это вина – может, когда-то оно у него и было, но ссохлось от недостатка любви в раннем детстве; возможно – если бы только он мог в этом признаться – они сам сожалеет о своем уродстве. Именно так на это посмотрел бы Лумис. Как-то он сказал о Тилни: "Попробуйте пожалеть мальца. Каждую минуту он умирает всеми смертями, какие есть на свете, – как бы вы себя чувствовали в его шкуре? Пожалеем его". И Моран вернулся, чтобы докончить разговор со Стрингером, ничуть не обманываясь в том, будто научился у Лумиса состраданию, – просто ему нужно договориться со Стрингером прежде всего ради – спасения своей жизни.
– Не буду повторять вам, – начал мягко он, – что верю в вашу машину. Она полетит. Все мы в это верим. – Он заметил, что лесть на конструктора действует. Моран слышал, как высказался прошлой ночью Таунс, после того как ушли Харрис с Лумисом; "Возможно, у них есть шанс. Я скорее уеду отсюда на верблюде, чем сяду в этот гроб". В присутствии Стрингера такое говорить не следует.
– Я знаю, что вы думаете о моей конструкции. Вы думаете, она разобьется и всех погубит. Мистер Таунс сказал...
– Послушайте, попытайтесь взглянуть на вещи его глазами. Он очень переживает, что навлек на нас беду, и боится ошибиться, когда поведет вашу машину, – это опять была бы его вина. Вы должны его понять. Для него это большая ответственность.
Моран продолжал льстить. Он ненавидел себя за то, что приходится прибегать к такому способу ради спасения жизни, но другого он не видел. Стрингер снова вернулся к потерянным человеко-часам. На этот раз Моран терпел, стараясь не реагировать на его скрипучие слова:
– Мне было ясно, что мистер Харрис делает глупость – но только мне. Место, где мы оказались, находится в самом центре пустыни, в стороне от дорог. И было совершенно очевидно, что туземцы сами сбились с пути.
– Мы об этом не подумали, – продолжал свою игру Моран: теперь не важно, что говорится, все это забудется. Важно улететь, пока в них еще теплится жизнь. – Мы в ваших руках, Стрингер.
– Конечно! – Наконец он снизошел до того, чтобы прямо посмотреть в лицо штурману. – Беда в том, что и я в ваших руках. Если бы я обладал силой десятерых мужчин, я бы уже закончил машину. Но мне остается только полагаться на вас – а вы ненадежны. Если мы возобновим работу, вы опять бросите ее под каким-нибудь предлогом. А я не могу так работать, ведь вся конструкция заключена в моей голове, и я легко могу потерять нить. Хотел бы, чтобы до вас это дошло, мистер Моран.
Он говорил тихо, но другие должны были их слышать. Впрочем, теперь это было не важно.
– Понимаю вас. Не могу говорить за всех, но обещаю, что с этого момента и до окончания строительства вы можете рассчитывать на меня.
В конце концов, смысл в словах Стрингера был: постройка аэроплана требовала особых знаний. Пилоты вроде Таунса давно позабыли чистую теорию, которой владел Стрингер, если вообще знали ее. И опять Моран спросил:
– Ну, так сколько времени нам потребуется?
Трудно было сказать, продолжает ли Стрингер дуться, или действительно считает. Молчание длилось долго, наконец конструктор изрек:
– Мне нужно сделать расчеты, мистер Моран.
– Скажите хоть приблизительно.
Стрингер принялся чертить пальцем ноги на песке. Моран отошел. Стоя под крылом, он прочитал выведенное на нем слово: "Феникс". Опять припомнился Лумис: именно он, с присущей ему душевной тонкостью, нашел точное имя для всех их надежд. Через минуту Моран вернулся к Стрингеру. Тот не шевельнулся.
– Итак, сколько? – потребовал ответ Моран.
– Неделя.
* * *
"Двадцать пятые сутки. Ночью возобновляем работу. Я не поверил своим ушам, когда Стрингер сказал, что мы можем закончить самолет через неделю. Всех так сразило то, что случилось с Харрисом и Лумисом, что мы потеряли всякую надежду. Улететь отсюда через неделю! Настроение радостное!"
Сержант Уотсон сидел в жаркой кабине. Крутил ручку генератора. Вызвался сам, как только услышал новость. В голове пульсировало, сильно болел нос, запекшаяся кровь клочьями висела на бороде, как рваная черная маска. Но он не сердился ни на пилота, ни на кого другого в мире. Харрис был мертв. Если они когда-нибудь выберутся отсюда, то он возвратится, расквитавшись со своим прошлым. Ведь еще два дня назад он был близок к тому, чтобы застрелить мерзавца, а это было бы убийство. Совсем тронулся – от жажды, конечно. Теперь совсем другое дело. Если они выберутся отсюда, ни один из этих парней не станет затруднять себя доносом о маленьком бунте. Не их это дело. Кругом будут одни розы – если только они выберутся. Главное – без проклятого Харриса.
Сержант Уотсон!
Заткнись! Ангелам расскажешь.
Мерно рокотал генератор.
Под пологом Кроу и Белами дожидались, когда солнце сядет на дюны. Все было наготове: испаритель, еще два контейнера, которые они сделали из листов обшивки, и арабский нож, купленный Белами на рынке перед отлетом домой.
До этого долго совещались – все, кроме Стрингера, занятого установкой рулевых тяг. Пришли к мнению, что если им суждено выжить еще неделю, то должна же за это время хоть раз выпасть роса. В баке оставался двухдневный запас. Плюс пара пинт жидкости из павшего верблюда. Больше ничего. К левому баку с охлаждающей жидкостью прикасаться нельзя. Сегодня, по дневнику Белами, понедельник. Они продержатся до утра четверга, когда бак окажется сухим и выдачи не будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61