Генри резко остановился:
– А что с ней?
– Ты, наверное, подумаешь, что у меня крыша поехала, но я уверен, что сейчас она очень нуждается во мне.
Генри не ответил, и я продолжил свою мысль:
– Не знаю, что это такое. Словами не объяснишь… Но у меня такое чувство, что она… Хотя, может быть, это только мое больное воображение.
Генри снова начал медленно подниматься на холм.
– И что же ты собираешься предпринять? – наконец поинтересовался он.
– А что я могу предпринять? Помнишь, я уже однажды пытался найти ее? Я ведь даже не знаю ее нынешней фамилии.
В раздевалке клуба Генри разулся и неторопливо произнес:
– Думаю, стоит прибегнуть к телепатии.
– Ты что, издеваешься? Что ты хочешь этим сказать?
– Да так, ничего. Просто предложил тебе попробовать еще и это.
Хлопнув меня по плечу, он направился в бар, чтобы заказать нам выпивку.
Во время подготовки к суду над Годвином я часто виделся с Розалиндой Блейк. Это была очень своеобразная женщина с копной рыжих волос и ярко-синими глазами, чрезвычайно уверенная в себе и даже несколько надменная. Мне было приятно ее общество, и я гордился тем, что наконец-то смог завязать такие отношения с женщиной, при которых ни один из нас не пытался затащить другого в постель.
Навязчивое, мучительное ощущение того, что Элизабет нуждается во мне, исчезло, а когда порой и появлялось снова, я старался поскорее загнать его на самое дно души. В конце концов, если рассуждать логически, в случае чего она бы всегда смогла сама разыскать меня.
После первого дня суда, когда были произнесены все вступительные речи и допрошены первые свидетели, мы с Розалиндой отправились в бар немножко выпить. Я был слегка расстроен тем оборотом, который сразу приняло дело, и сердился на Годвина за то, что он явно недооценивал серьезности ситуации. Может быть, по его мнению, то, что он сделал, и было эвтаназией, но на юридическом языке это называлось убийством. Розалинда пыталась меня успокоить, но это только ухудшило мое настроение, и я даже огрызнулся.
После бара мы оказались у нее в квартире. И хотя к тому времени выпитого мной было достаточно, чтобы потопить любой крейсер, я оставался относительно трезвым, хотя и мрачным, как туча. Мы весь вечер проговорили о Годвине и о том, через что пришлось пройти ему и его жене, прежде чем он решился на последний шаг. Тема, которая вряд ли способствует хорошему настроению.
Квартира Розалинды явилась для меня полнейшей неожиданностью. При ее прерафаэлитской внешности я ожидал увидеть ее в соответствующем антураже – окруженную старинными вещами и дорогим антиквариатом. Однако она неплохо смотрелась и в суперсовременном окружении. Простучав каблучками по белым плиткам пола, она направилась в кухню, являвшую собой настоящую выставку достижений бытовой техники. Я последовал за ней.
– Я знаю, о чем ты думаешь, – вдруг сказала она. – Как женщина, живущая на мою зарплату, может позволить себе такую роскошь.
– Да, должен признать, что…
– Дело в моем муже. Бывшем муже. Все здесь принадлежит ему. Точнее, принадлежало бы, если бы он решил это забрать.
– А где он сейчас?
Розалинда пожала плечами:
– Не имею ни малейшего понятия. Однажды, три года назад, он ушел на работу и больше не вернулся.
– Но разве он тебе ничего не сказал?
– Сказал. Через неделю он позвонил и сообщил, что ему надоело быть женатым и он предпочитает холостой образ жизни. Я страшно переживала тогда. Причем не столько из-за себя, сколько из-за сына.
– Я не знал, что у тебя есть сын.
– Он учится в закрытой школе. В Чартерхаузе, в Суррее. На следующей неделе ему исполнится тринадцать. Я, конечно, поеду навестить его, хотя прекрасно понимаю, что лучшим подарком для него было бы возвращение отца. Слава Богу, этот мерзавец оставил мне достаточно денег, и я могу дать сыну достойное образование. С паршивой овцы хоть шерсти клок или я не права?
Я вздохнул:
– Интересно, в наше время вообще бывают счастливые браки?
– Наверное. – Розалинда повернулась ко мне и удивленно приподняла брови. – Неужели ты хочешь сказать, что и у тебя?..
– Давай лучше не говорить о моей семейной жизни. У меня и без того плохое настроение.
Мы взяли свои чашки с кофе и перешли в гостиную.
– Твоя жена феминистка? – спросила Розалинда, усаживаясь на белый кожаный диван и поджимая под себя ноги. – Кажется, в конце семидесятых – начале восьмидесятых ее имя часто мелькало в газетах. Ну, и как ты относился к этому ее увлечению? Оно тебя раздражало?
– Не то слово! Пойми меня правильно, я ничего не имею против равенства полов. Просто для Джессики феминизм был чем-то вроде оружия против меня. Хотя, может быть, она и сама этого не понимала.
– Оружия? А если это был всего лишь щит?
Я посмотрел прямо в синие глаза Розалинды:
– Неужели я похож на человека, против которого нужно использовать щит?
– Именно на такого человека ты и похож. Могу себе представить, каким ты был в студенческие годы! Честно говоря, по-моему, Джессика – отважная женщина, если она решилась связать свою жизнь с тобой.
– Несомненно. Особенно если учесть, что она знала о моей любви к другой женщине.
– А ты был влюблен в другую женщину?
– Я и сейчас в нее влюблен…
– Бедная Джессика! Наверное, ей было очень тяжело. – Розалинда сделала небольшую паузу. – А она знает, что ты до сих пор любишь ту, другую женщину?
– Знает.
– Я бы очень хотела познакомиться с ней. Я имею в виду Джессику.
– Тогда тебе придется подыскать кого-нибудь другого, чтобы он представил вас друг другу. – С этими словами я демонстративно посмотрел на часы. – Извини, но мне, кажется, пора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121