Опротестованное дело Вискова. Ямской в Верховном суде обвиняет должностных лиц, которые незаконно арестовали и приговорили молодого рабочего Вискова к пятнадцати годам по обвинению в убийстве. Подумать только, московский городской прокурор Ямской вдруг выступает защитником прав личности! Новый Ганди, если верить «Правде». А кто возобновил следствие? Ты. Кто вынудил Ямского действовать, пригрозив, что выступишь с протестом в юридических журналах? Ты. И тут Ямской, видя, что тебя не перешибешь, поворачивает на сто восемьдесят градусов и становится главным героем этой истории. Он же тебе по уши обязан. И поэтому, возможно, хотел бы сплавить тебя с глаз долой.
— С каких это пор ты разговариваешь с Ямским? — заинтересовался Аркадий.
— Пришлось недавно. Были маленькие трудности с клиентом. Тот утверждал, что переплатил мне. Не переплачивал он мне. Я же выручил этого сукина сына. Во всяком случае, прокурор оказался на удивление понятливым. Между делом вспомнили и тебя. Случай довольно скверный, хватит об этом.
Значит, Миша запросил столько, что даже оправданный пожаловался? Понятие «продажный» никогда не приходило ему в голову применительно к другу. Казалось, что и Миша удручен своим признанием.
— Я же его выручил. Знаешь, как редко это бывает? Известно, для чего нанимают адвоката. Ты платишь человеку за то, чтобы он выступал в суде по своему усмотрению, без оглядки на тебя. Верно? В конце концов, тебя бы не судили, если ты не виноват, а я не хочу быть соучастником, мне нужно беречь свое доброе имя. Еще до того как обвинитель поднимет свой указующий перст, я публично осуждаю деяния этого преступника. Я не просто оскорблен в своих чувствах, я питаю к нему отвращение. Если моему клиенту повезет, я, возможно, упомяну, что он ни разу не пернул в День Красной Армии.
— Неправда. Ты на себя наговариваешь.
— Во всем, что я сказал, есть доля правды. За исключением одного этого случая — не знаю почему, но здесь я сделал все, что мог. Мой клиент не был жуликом, у него малые дети, он хороший сын и помогает больной матери, она рыдала в первом ряду, он скромный ветеран труда, надежный товарищ и работает, не жалея сил. Он не вор, он просто слаб. Советский суд, этот клюющий носом судья и два невежественных заседателя, жесток, да, жесток, как феодал, но в такой же мере — человечен. Прояви дерзость — и все пропало. Но упади им на грудь, скажи, что виновата водка, женщина, что подзащитный не знал, что творил, и кто знает, как обернется дело? Конечно, все так делают, но, чтобы подняться над заурядным пафосом, надо быть артистом. И у меня получилось, Аркаша. Я даже заплакал, — Миша помолчал. — Зачем я запросил столько денег?
Аркадий не знал что сказать.
— Два дня назад я случайно встретил родителей Вискова, — вспомнил он. — Отец заведует кафетерием у Павелецкого вокзала. Какую жизнь пришлось им прожить!
— Ей-богу, я в отчаянии, — взорвался Миша. — Не поймешь, на кого положиться. Два дня назад я обедал в Союзе писателей с известным историком Томашевским, — маленькое суденышко на всех парусах понесло в новом направлении. — Тебе следует знать этот сорт людей. Всеми уважаемый, обаятельный, он за последние десять лет не опубликовал ни строчки. У него система, которую он мне растолковал. Он начинает с того, что представляет в академию план биографического очерка, дабы получить подтверждение, что его концепция находится в полном соответствии с политикой партии. Как увидишь позже, это очень важный шаг. Дальше, человек, о котором он собирается писать, — обязательно очень важная персона, посему Томашевский два года работает над русскими материалами у себя дома. Но его оставивший след в истории деятель, кроме того, много ездил, да-да, несколько лет прожил в Париже или Лондоне, так что Томашевскому тоже нужно побывать там. Он обращается куда надо и получает разрешение на длительную заграничную командировку. Проходит четыре года. Академия и партия потирают руки в предвкушении выхода в свет жизнеописания этой видной личности, да еще из-под пера самого Томашевского. Теперь Томашевский должен уединиться на даче под Москвой для творческих раздумий над папками с плодами своих исследований, а заодно и присмотреть за садом. Еще два года уходит на обдумывание. И как раз тогда, когда приходит время довериться бумаге, Томашевский снова сверяет свой труд с линией академии и узнает, что политика партии полностью изменилась: оказывается, его герой — изменник. Томашевскому дружно сочувствуют, но ради общего блага ему придется пожертвовать плодами многолетнего труда. Все, конечно, охотно советуют Томашевскому начать новую работу, чтобы забыться в труде. В настоящее время Томашевский занят изучением сыгравшего важную роль в истории деятеля, который некоторое время жил на юге Франции. По его словам, у советских историков светлое будущее, и я ему верю.
Миша снова резко переменил тему разговора и упавшим голосом произнес:
— Я слыхал о трупах в Парке Горького и о том, что ты опять повздорил с майором Приблудой. Ты что, с ума сошел?
Когда они вернулись, в доме не было никого, кроме Наташи.
— Зоя ушла с какими-то людьми с соседней дачи, — сказала она Аркадию. — У них немецкая фамилия.
— Она имеет в виду Шмидта, — Миша сел у огня, чтобы обтаяли ботинки. — Аркаша, ты его, наверное, знаешь. Из Москвы. Он только что занял дачу в конце улицы. Может, это и есть новый Зоин любовник?
По лицу Аркадия Миша понял, что угадал. Он замолк, покраснев, с ботинка капала вода.
— Миша, ступай на кухню, — сказала Наташа. Муж заковылял прочь, а она толкнула Аркадия на кушетку, налила себе и ему водки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142