Итак, к концу 1519 года большая часть Ветхого Завета была выпущена в свет. Печатание рукописей теперь шло так быстро, что опередило работу Скорины по переводу последующих текстов. Понадобился длительный перерыв, пока Георгий смог подготовить новые переводы.
Осенью 1520 года друкарня Скорины остановилась.
Целыми днями просиживал Георгий над фолиантами и свитками старинных рукописей, делая выписки, сопоставляя тексты и готовя новые переводы. Ничто не мешало ему, но работа подвигалась медленно. Снова и снова сомнения одолевали его. Это были самые тоскливые месяцы его жизни.
После долгой болезни умер Корнелий Вшегрд. Теперь из друзей у него остался только Вацлав. Но дружба с Вацлавом, то ли не выдержав испытания временем, то ли под влиянием Марты, заметно ослабела. Встречи с ним уже не рождали в душе былой юношеской радости. Георгий все чаще и чаще ощущал свое одиночество. Иногда он бросал работу и подолгу без цели бродил по городу или просиживал часами на каменной скамье, глядя на островерхие кровли пражских домов.
Он избегал встреч с людьми и, даже возвращаясь домой, старался незаметно пробраться по лестнице, чтобы не отвечать на мучительные для него вопросы Стефана и Гинека: «Когда же, пан доктор, мы снова начнем работу?»
Так прошла осень, наступила зима, а с ней и новый 1521 год.
В первый день нового года приехавший из Вильны поляк привез письмо от Богдана Онковича. Богдан извещал Скорину, что немецкому купцу Генриху Зайцу, проживающему в Праге на Малой Стороне и находящемуся в деловых отношениях с ним, Богданом, и другими виленчанами, дано распоряжение выплатить доктору Франциску Скорине одну тысячу коп пражских грошей.
«…Получив сумму сию, – писал Богдан, – благослови православное братство виленское, от коего эти деньги взяты для покупки друкованных тобою по-русски книг. А книги новые, что изготовишь, с надежным человеком в Вильну пошли. А еще лучше бы тебе, Францишек, самому их привезти. Ныне имя твое людям книжным на Руси ведомо, и многие люди твои книги чтут и тебя добром поминают. Что и говорил тебе прежде, лучше бы здесь книги друковать, нежели на чужой земле. А друкарню наладить можно, и братство всякую помощь даст. Пишу не от себя только, но и от пана Якуба Бабича, наистаршего бурмистра виленского, и пана Юрия Адверника, домовластника и купца именитого, и от прочих, кои о делах братства радеют. Как решишь, просим нам отписать».
Родина опять протягивала Георгию свою ласковую руку. Он схватил со стола рукопись. Почему она все еще здесь? Почему не в печатне? Разве не десятки раз он проверил каждую строку? Что может прибавить он к этим текстам, составленным из множества рукописей и источников? Чего еще ждать?.. Быстро сбежав по лестнице, он вошел в друкарню. Там было темно и тихо. Давно замолкшие станки сиротливо прижались к стенам. Аккуратно сложенные доски и шрифты покрылись пылью. На полу не было ни обрывков бумаги, ни стружки. Даже привычный запах краски уступил место затхлому воздуху подземелья.
Георгий положил на большой стол рукопись и рядом поставил наборную кассу. Пусть завтра старый Стефан сам поймет, что наступил долгожданный час. Скорее, скорее отпечатать книги и увезти всю типографию в Вильну.
Покинув подвал, Георгий побежал на Малую Сторону к Генриху Зайцу. Немец встретил его почти торжественно.
– О, господин доктор! – заговорил он, едва Георгий назвал себя. – Я много слыхал о вас. Я так польщен, что буду считать сегодняшний день праздником.
Георгий, несколько отвыкший от людей, смутился и протянул письмо от Богдана Онковича. Немец письма не взял.
– Я также получил письмо от моего друга, господина Богдана из Вильны. Очень рад служить. Деньги я уже приготовил, но… сегодня мне хочется воспользоваться одной счастливой случайностью… Если господин доктор не возражает, я познакомлю его с одним человеком. С ним можно начать дело. Очень выгодное дело, господин доктор…
Словоохотливый немец ввел Георгия в просторную, скромно обставленную комнату. На стуле с высокой спинкой сидел угрюмого вида мужчина с массивным лицом, обросшим курчавой черной бородой. Хозяин назвал Георгия. Мужчина поднялся и, протянув руку, заговорил густым низким голосом:
– Прежде я занимался скорняжным ремеслом, но, повинуясь велению свыше, теперь проповедую слово божие. Сограждане зовут меня Матвеем Пустынником.
Георгий с любопытством посмотрел на него.
– Как относитесь вы, доктор Франциск, к учению Мартина Лютера? – в упор спросил Пустынник.
Скорина пожал плечами.
– Я мало знаком с учением Лютера. Люди, приезжающие из Виттенберга, рассказывают, что он сурово обличает распутство и алчность прелатов римской церкви…
– Да! – прогремел Пустынник. – И порицает постыдную торговлю индульгенциями. Он проклял папу и сжег его буллу, запрещающую наши проповеди!
– Если все это правда, – заметил Георгий, – то доктор Мартин Лютер – человек честный и желает блага своему народу.
– Лютер не только честный человек, – сказал сурово Матвей, – господь наделил его пророческим даром, возложив на него святую миссию: очистить род людской от скверны.
– Возможно, – ответил Георгий спокойно. – Я уже сказал, что не знаком с сочинениями Лютера. Однако я полагаю, вы хотели беседовать со мной не о виттенбергском проповеднике?
– О нем! – сказал Пустынник. – Дело в том, что чешские паны и богатые горожане, принадлежащие к утраквистской церкви, именуют себя последователями Яна Гуса. На деле они давно отступились от учения Гусова и немногим отличаются от католических попов. Они готовы примириться с восседающим на римском престоле наместником дьявола, чтобы с помощью его слуг владеть душами и телами бедняков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147