..
...На площадке перед дверью Любка нашла лужу, молочные зубы ван дер Югина и коренные -- Подряникова, зачем-то сгребла их тапочкой в кучку, потом зашла в квартиру и увидела почти всех, кого, собственно, и ожидала увидеть: не хватало Ивана. На кровати, под одеялом, засыпали, обнявшись, Марина и ван дер Югин. В ногах у них, тоже обнявшись, сидели Путаник и Кавелька и убаюкивали детей грустной песней о непонятой любви. Семенов с Сусаниным пили чай на кухне, и Семенов говорил, что беда наступает, как лихой кавалерист, и пора прятать головы, что теперь он каждое утро будет выходить в город, собирать слухи и к обеду выдавать ауспиции на ближайший день.
Ван дер Югин открыл глаза и сказал:
-- Она -- фпион!
-- Сам ты шпион, -- ответила Любка
Адам подал знак, чтобы Чертоватая вела себя тихо, поманил на кухню и налил ей чаю. Любка протянула ему копию заявления.
-- Чего он добивается? -- спросил Сусанин, пробежав взглядом по бумаге. -- Что ему надо?
-- Отступных, -- ответила Чертоватая.
-- Придется платить, -- вздохнул Сусанин, -- я ведь виноват больше Ивана.
-- Давай я заплачу, -- предложила Чертоватая.
-- А сколько он требует?
-- Сто.
-- Хороший мальчик, -- сказал Сусанин. -- Передай, что деньги он получит завтра, как откроется сберкасса.
-- Я не узнаю тебя, Адам. Придумай что-нибудь! -- взмолилась Любка. -Нельзя же этому поганцу каждый раз спускать!
-- Ван дер Югин взялся отомстить за всех, -- сказал Сусанин, закрывая тему.
Тогда Любка сказала:
-- Есть проверенный слух, что на днях всем начальникам шапки посшибают.
-- То же самое вычислил Семенов, -- ответил Адам. -- Но мне-то что? Я не собираюсь защищаться. Чем бы переворот ни завершился, хуже не будет, потому что -- некуда.
-- Но ты мог бы воспользоваться заменой руководителей и протолкнуть свой идеи, -- сказал Семенов.
-- На мне клеймо прежней гвардии, -- ответил Сусанин.
-- Дядя Семенов, расскажи лесную сказку про дикого зверя, -- попросила из комнаты Марина.
Оракул бросил Сусанина и Чертоватую, пришел в комнату, согнал Путаника с кровати и сказал:
-- Закрывайте глазки, а я вам расскажу, как спал под кустиком опоссум, как лежал на боку, морда -- под лапами, укутан хвостом, сладко спал, руки гладить так и тянулись. Да нельзя. Вот уже разлепляет опоссум очи, усаживается удобно, чихает-чихает, тянется потянется, чешет лоб о дерево и чует голод в теле. Ждет пождет часок-минутку -- нету пищи пред глазами, нету и в помине. Тогда орать благим матом. А все звери съедобные от того крика бежать подальше. Обиделся опоссум, скорчил рожу злобную, потому как песней той думал он зверье подтянуть поближе ко рту. Видит, бестия, плохо дело, и заткнулся. Видит, одними песнями сыт по горло не будешь, а руки-ноги вытянешь, и принюхался, осмотрелся... Кругом кедры, на кедрах шишки с ананас, в шишках орехи питательные. Да как достать? Кедр-то в два обхвата, не повалишь, не встряхнешь. Заурчал опоссум с голоду, зафыркал; за щеками, что припас намедни, доел напрочь. Сунулся покушать травки, грибков да ягодок, и глазам своим еле поверил: идут мимо букан подходящий и жук прохожий. Только опоссуму они -- червячка заморить. Вот он и мушку-пчелку, слепня-овода высмотрел, и, хотя не жрет мушек да слепней, а туда их, в живот, чтобы не урчали кишки, не жаловались. Бабочка безвкусная пролетала, опоссум бабочку хвать! Стрекоза диетическая на цветок присела, с цветком ee! Полевка пробегала, шмыг-шмыг-шмыг, куснул ее опоссум, заглотнул, а хвостиком плюнул. И уже бьет в нос дух барсучий, аж пофыркивает опоссум. Скорей нашел нору, выгнал барсука и слопал живьем. Еще пищит барсук, ползет по пищеводу к месту казни, а опоссум уже землю роет, кротов ищет, не милует ни их, ни кротят. Все мало прожорливому, все не сыт, никак живот не набьет, не держит живот добро. Вот от ежа еще лапы валяются, а опоссум уже иголками какает. Он такой зверь, опоссум-то, не гурман-сибарит. Положи ему на пути черт знает что, чего и гноим именем не всегда назовешь. -- сожрет с удовольствием, не побрезгует и не подавится.
Шныряет по лесам, по лугам, по бережкам, крушит все на пути, питается. Глотает без числа червячков да улиточек, закусывает квакушками да ужами, лезет на дерево, объедает почки-листики, ветками хрумкает, из гнезд птенчиков цапает, лапой бьет, лопает, а яйца колет, пьет. Порхает вокруг пичуга, пищит-кричит, горло в горе надсаживает, да недолго: ап! -- нет птички, -- и скорей на солнце рычать-пугать. Улепетывает от всеядного солнышко во всю прыть, хоронится за горку. "Скорей! Скорей!" -- торопит опоссум. Пора уже летучих мышек да жуков майских губить, комариков да светляков гробить. Видит, сова зайчаток потрошит. И сову, и зайчаток, и землю с кровью -- лишь бы брюхо набить дополна. Ест и клянет сову, обижается, что зайчиху без него растеребила. Не понять бессовестному с голода -- у совы она в животе, давно разделанная, дожидается. Но обиду держал недолго: лось в кустах зашевелился... Бегом туда! Медленно лося глотает, шутка ли, такого сохатого через глотку протолкнуть, но глотает, не сдается, не ленится... А как рога в кусочки изгрыз, вперед пошел: там медведя лапой пришиб, тут волка задрал, здесь от лисы-алисы один обглодыш оставил. Всех уже в лесу объел опоссум, ото всех куснул, а нет как нет ему сытой радости. Лезет к берегу хоть водой утробу залить, хоть горло ополоснуть, а из воды зверь рожи строит -- тоже, видать, голодный и злой. Куснул его опоссум на пробу -- не вышло. Только "буль-буль" сделал да морду вымочил. Отфыркался, отсиделся, зверя лапой потрогал -- мокрый, значит, рыба, прикинул опоссум, и прыг на него! бултых! хвать! хрум! хлюп! Захлебывается, дна не чует и жрет-жрет-жрет пескариков да ершиков, окуньков да щучек, никому пощады не делает, всех за пищу считает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67