Все чувства его притупились, все, кроме слуха, а слух, наоборот, стал таким напряженным и острым, что мог уловить не только раздававшиеся в коридоре шаги, но, как казалось художнику, и дыхание т е х л ю д е й, которые придут за ним.
Утром сообразив, что вчера был третий, то есть последний день для ходатайства о помиловании, он на какое-то мгновенье пожалел, что не воспользовался такой возможностью. Но и это мгновенье ушло, и он снова погрузился в полусон.
И только один образ еще сиял сквозь мглу - лицо давно умершей и забытой матери. Оно то удалялось и становилось еле видимым, то, быстро приближаясь, увеличивалось до невероятных размеров и обретало почему-то розовый цвет. В минуты просветления, когда художник мог еще что-то чувствовать, он ощущал себя все меньшим и меньшим, удивительно маленьким, проколотым и съежившимся воздушным шариком. Казалось, за несколько дней прошел он в обратном порядке весь свой жизненный путь, чтобы возвратиться в те неведомые миры, из которых когда-то пришел к людям.
Когда донесся до него скрежет засова и в камеру вошел дежурный офицер в сопровождении коридорного надзирателя, державшего в руке металлическую тарелку с едой, он с трудом поднялся с койки.
За эти последние дни Сосновский похудел так, что его невозможно было узнать, одежда висела на нем мешком.
- А есть нужно, - сказал капитан, остановив взгляд на кусочках хлеба, которые накопились у Сосновского за несколько дней. - Есть нужно, повторил он. - Почему вы отказываетесь от еды?
Сосновский никак не реагировал на эти слова. Он смотрел не на вошедших, а куда-то в сторону, и выражение его лица оставалось безразличным, даже каким-то беззаботным, как у спящего.
Но вдруг слова капитана, произнесенные с сочувствием, словно пробудили его. Сосновский повернул голову и посмотрел на офицера так, словно увидел в камере постороннего человека.
- Товарищ капитан... - еле слышно проговорил он.
- Гражданин капитан, - заметил надзиратель.
- Гражданин капитан, - машинально повторил художник. - Дайте мне бумаги...
- Зачем она вам?
- Написать о помиловании.
- Вы же отказались от помилования.
- Да что же это! Что же это такое! - истерично закричал Сосновский. Уже и о помиловании нельзя? Ничего уже нельзя, да?!
- Тише! - сказал надзиратель, открывая перед капитаном дверь.
- Умоляю! Дайте бумагу! - Сосновский схватил капитана за рукав.
Надзиратель силой оторвал его от офицера.
- Доиграетесь! - пригрозил он Сосновскому.
- Бумагу вы сейчас получите, - сказал капитан и, обращаясь к надзирателю, добавил: - Принесите бумагу и ручку. Я здесь побуду.
На следующее утро, при сдаче дежурства, капитан доложил начальнику тюрьмы о Сосновском и о том, как осужденный не прикасается к пище, только пьет воду. Капитан подчеркнул, что, по его мнению, в поведении осужденного нет ничего демонстративного.
- У меня уже лежат два рапорта надзирателей о Сосновском, - сказал подполковник Чамов. - Попробую доложить о нем комиссару.
23
Чамов встретил начальника управления охраны общественного порядка у главных ворот.
- Здравия желаю, товарищ комиссар! В подразделении все в порядке. Докладывает подполковник Чамов.
- Здравствуйте, Михаил Петрович. Давненько мы с вами не виделись.
- Так вы ведь в отпуске были, товарищ комиссар! И я всего только две недели назад из санатория вернулся. Правда, уже забыл, что отдыхал.
- Выглядите хорошо.
- Последнее время, товарищ комиссар, мотор чего-то барахлил. Теперь немного подремонтировали.
Чамов нажал кнопку звонка.
- Прошу, Виктор Павлович!
Когда комиссар и подполковник вошли во двор, им козырнул надзиратель, охранявший вход в тюрьму.
Комиссар подал ему руку. Надзиратель на мгновенье задержал ее в своей:
- Разрешите поблагодарить вас, товарищ комиссар!
- За что, товарищ сержант?
- Помните, Виктор Павлович, - вмешался Чамов, - мы обращались к вам, чтобы райисполком присоединил освободившуюся комнату к квартире нашего сотрудника? И вы помогли.
- Это вы, товарищ комиссар, обо мне хлопотали, - заулыбался надзиратель. - Большое вам спасибо от меня, от жены и детей.
- Что ж, рад за вас. Сколько лет служите в органах?
- Двадцать, товарищ комиссар. Из них восемнадцать здесь, в тюрьме.
- Рад за вас, - повторил комиссар и повернулся лицом к подполковнику, давая этим понять, что разговор с надзирателем окончен.
- Ко мне зайдем или сразу по корпусам? - спросил подполковник.
- Начнем с корпусов. С больницы.
- Есть. Сержант, откройте дверь.
На тюремном дворе к ним присоединился майор - заместитель Чамова. Поприветствовав комиссара, он шепотом напомнил подполковнику о Сосновском.
- Мы хотели доложить вам о Сосновском, приговоренном к высшей мере, сказал Чамов комиссару.
- А, это тот самый? Художник?
- Так точно. Верховный суд приговор утвердил.
- Ну и что же?
- Понимаете, Виктор Павлович, ведет он себя как-то странно, необычно. Боюсь даже говорить, но складывается впечатление, что не похож он на убийцу. Мы их тут насмотрелись за годы службы, - вздохнул подполковник. Мой заместитель такого же мнения.
- Ведет он себя не просто странно, - добавил майор, когда комиссар взглянул на него, - а, пожалуй, как человек невиновный, но попавший в безвыходное положение.
- Ну-ну, интересно...
- Было бы очень хорошо, если бы вы, Виктор Павлович, сами с ним поговорили, - дипломатично вставил начальник тюрьмы.
- Для этого существует прокурорский надзор, - сказал комиссар.
- Само собой, доложим, - заверил Чамов. - Но, товарищ комиссар, пользуясь случаем, что вы у нас...
- Ну что ж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54