..
Но, услышав в коридоре не в обычное время раздачи пищи, а в неурочный час шаги людей, он внезапно ощутил, что еще жив и что ему придется сейчас пройти через ужасную неизбежность. Охваченный диким страхом, он забегал по камере.
Когда камеру отперли, его обнаружили забившимся в угол, скорчившимся и съежившимся за койкой, словно пытающимся стать маленьким, незаметным.
Несколько секунд надзиратель и дежурный офицер молча смотрели на него. Он тихо постанывал, как пойманный зверек.
- Сосновский, - сказал дежурный офицер, - на выход!
- Нет, нет! - художник распрямился, как пружина. - Нет! - закричал он снова, закрывая руками лицо. - Я не пойду! Не пойду!
Всклокоченный, с белой, поседевшей в камере головой, с вытаращенными глазами, он был похож на умалишенного.
Потом, словно поняв, что сопротивление бесполезно, зажмурил глаза и покорно протянул руки вперед, чтобы можно было надеть на них наручники.
Удивленный тем, что обошлось без наручников, Сосновский раскрыл глаза и испуганно осмотрелся. Словно слепой, ощупывая стены, он послушно вышел в коридор, в сопровождении конвоя прошел через несколько железных дверей и вскоре очутился в тюремном дворе.
Ярко светило солнце. Художник жадно вдохнул свежий воздух, который после долгого пребывания в камере опьянил его, и, пошатнувшись, снова закрыл глаза. Его поддержали чьи-то сильные руки.
Потом началось совсем непонятное. Опомнившись, он увидел, что сидит в машине, в обыкновенной, без решеток на окнах. А рядом с ним - подполковник Коваль и какой-то незнакомый человек.
Машина выехала из тюремного двора и помчалась по улицам. Все происходило совсем не так, как представлял себе Сосновский, в течение долгих дней и ночей пытаясь нарисовать в воспаленном воображении мрачную картину своего последнего часа. Он снова видел улицы, дома, людей, очень много людей. Некоторые из них останавливались и смотрели вслед машине, которая, беспрерывно сигналя, мчалась с огромной скоростью, как на пожар.
Еще окончательно не придя в себя, он очутился в большом светлом кабинете, где увидел прокурора, обвинявшего его на суде, следователя Тищенко, комиссара милиции, человека в белом халате и еще какого-то незнакомца с блестящими черными глазами. Человек этот сидел за большим столом и, когда Сосновский вошел, встал и представился. Это был областной прокурор.
Словно во сне, художник опустился в предложенное ему кресло. Заместитель прокурора Компаниец, обвинявший его на процессе, и следователь Тищенко прятали глаза. Комиссар милиции встретил Сосновского взглядом, в котором художник уловил и доброжелательство, и неловкость.
- Юрий Николаевич, - очень вежливо, пожалуй, даже мягко произнес прокурор области, - мы пригласили вас сюда, чтобы сообщить вам радостную весть. Вы освобождены... - Прокурор сделал паузу, наблюдая за художником, который все еще удивленно и испуганно осматривал и кабинет и находящихся в нем людей. - Вы свободны, - уже тверже повторил прокурор. - Пленум Верховного суда республики снял выдвинутое против вас обвинение и приговор отменил.
Сосновский хотел что-то сказать, но не смог. Ему стало душно. Он облизал языком пересохшие губы и начал судорожно хватать ртом воздух. Бледное лицо его стало красным, потом опять побелело, и он вдруг скорчился от боли, которая внезапно пронизала все его тело.
- Успокойтесь, пожалуйста, - сказал врач, пододвигая ему стакан с водой. - Теперь все хорошо. Очень хорошо. Выпейте...
Художник послушно стал пить воду, стакан дрожал в его руке, зубы стучали о стекло, и вода - почти вся - лилась мимо рта, стекая по подбородку на рубаху.
- Мы приносим вам, Юрий Николаевич, свои извинения, - продолжал прокурор, когда Сосновский поставил стакан на стол, - за причиненное вам горе, за тяжелые страдания. Виновные в этой ошибке будут строго наказаны.
Сосновский не сводил глаз с прокурора, словно все еще не верил собственным ушам. Потом наклонил голову к столу и задышал громко, прерывисто и тяжело.
В кабинете воцарилась гнетущая тишина. Внезапно художник вскочил и спросил:
- Я могу уйти?
- Да, да, вы свободны и можете уйти, - ответил прокурор. - Необходима только еще одна небольшая формальность. Вы должны расписаться в том, что вам объявлено постановление Верховного суда.
- Может быть, отвезти вас на машине в Березовое? - спросил прокурор, когда Сосновский коряво, как первоклассник, вывел на документе свою подпись.
- Нет, нет! - вскричал художник. - Я не поеду туда! Никогда!
- Но ведь в городе у вас нет квартиры... Устроить вас в гостиницу?
Сосновский снова отрицательно покачал головой.
- Гостиница? Коридоры, коридоры... камеры... Нет, нет. У меня есть знакомые. Я устроюсь сам.
- Ну что ж. Вам виднее. Подвезти вас на машине?
- Я хочу пройтись пешком.
- Всего вам хорошего! - прокурор протянул руку художнику.
Сосновский торопливо пожал ее и вышел.
Вслед за Сосновским по знаку прокурора вышел и Коваль. Наблюдая за художником, он увидел, как тот сделал сперва несколько робких шагов, словно пробуя ногами прочность земли, оглянулся, а потом, дойдя до угла, свернул и уверенно зашагал через площадь. Проводив его взглядом, Коваль вернулся в прокуратуру.
39
За окнами маленького домика Коваля лежал снег, забор и кусты казались высокой белой насыпью вокруг двора.
От искрящегося на солнце снега в комнате было как-то особенно светло и уютно. Подполковник, вернувшийся в этот декабрьский день домой очень рано - начался его отпуск, - наслаждался покоем и теплым домашним уютом.
Была пятница - день, когда Наташа бывала дома, - и время от времени Дмитрий Иванович заглядывал в гостиную, где она занималась за большим круглым столом, заваленным книгами и тетрадями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54