Однако на вопрос следователя, не могли ли быть использованы для этого обнаруженные у художника щипцы, ответить не смогли. И Тищенко, казалось, потерял к щипцам всякий интерес.
Но как-то на допросе он снова вернулся к ним.
"Скажите, Сосновский, вы не вспомнили, как попали к вам щипцы?"
"Нет. Не мог же я взять их из училища".
"Из какого училища?"
"Из фельдшерского. Я там когда-то учился. Хотел зубным техником стать".
"Почему же вы не написали об этом в своей биографии?"
"Я учился там всего семь месяцев. А разве это так важно?"
"Все важно... Итак, когда это было?"
Постепенно, как в каждом уголовном деле, Тищенко превращался из исследователя, изучающего возможные версии преступления, в следователя, который анализирует факты, уже ставшие уликами, и с их помощью доказывает вину преступника.
На допросах Сосновский все время сбивался, давал противоречивые показания, забывал то, что говорил раньше, и флегматично соглашался со следователем, когда тот напоминал его же предыдущие показания. Все это отражалось в протоколах, и поведение подозреваемого фиксировалось явно не в его пользу.
Особенно путаные объяснения давал Сосновский о том, как провел день, когда совершено было убийство Петровой. Подполковник Коваль и Тищенко скрупулезно устанавливали, где находился и чем занимался художник семнадцатого мая. С того момента, как он утром проснулся, и до самого вечера.
Сосновский вспоминал, что день этот был поначалу солнечным, потом пасмурным. Когда тучи закрыли небо и вокруг потемнело, работать в мастерской стало невозможно. Он позавтракал, просмотрел альбомы репродуций, купленные накануне в городе, и, достав наугад из книжного шкафа томик Чехова, лег на диван. Потом читать ему надоело, он отложил книгу и задремал.
В котором часу это было?
Не помнит.
Хотя пятницу семнадцатого мая он хорошо помнит, потому что это был первый хмурый и дождливый день после двух жарких майских недель, но вот в котором часу уснул, точно сказать не может. Кажется, часов в двенадцать, а может быть, немного позже.
Когда проснулся?
Это он знает. Проснувшись, сразу посмотрел на часы. Было три, начало четвертого, и он даже рассердился на себя, что так долго спал. Шел ливень, и он закрыл окно. Потом принялся готовить обед. И только часов в пять, когда дождь утих и снова выглянуло солнце, вышел на крыльцо. Немного постоял, любуясь нежной, сверкающей под солнцем зеленью. Около шести пошел на станцию. Электричка отправилась в город в шесть ноль пять.
На очной ставке с девушкой-почтальоном, утверждавшей, что, опуская газеты в ящик на двери дачи Сосновского ровно в два часа пятнадцать минут, она слышала, как кто-то возился в сенях, гремел кружкой о ведро, художник не знал, что ответить. Он только растерянно смотрел на взволнованное лицо девушки, которая упрямо повторяла: "Это было ровно в два часа пятнадцать минут, я хорошо помню, я на часы посмотрела, потому что начинался настоящий ливень, а я собиралась в половине третьего вернуться на почту".
Следователь настойчиво требовал объяснений.
"По данным метеостанции, - заметил Коваль, - ливень продолжался с двух до четырех, а не с трех до пяти".
Художник пожал плечами:
"Возможно, я ошибся... Если девушка так хорошо помнит... И метеостанция... Наверно, я перепутал секундную стрелку с часовой. На моих часах все стрелки похожи. А ведро, кружка - это правда... Проснувшись и собираясь готовить обед, я действительно мыл руки..."
"По данным экспертизы, - произнес Тищенко, не сводя с Сосновского пристального взгляда, - Нина Петрова была убита около двух часов дня. Как раз перед самым дождем".
Сосновский вскочил.
"Нет! Нет! - закричал он. - Вы не имеете права подозревать!"
Девушка, только теперь понявшая, о чем идет речь, стала белая как полотно и испуганно смотрела на художника. Тищенко предложил ей оставить для проверки свои часы.
"Я проверю точность и ее, и ваших часов, - сказал он Сосновскому, но, мне кажется, лучше будет, если вы обо всем расскажете сами. Это в ваших интересах".
Наступил тот момент следствия, когда кропотливый анализ обстоятельств и фактов уже подготовил почву для логических обобщений и выводов. В это время доказательства начинают убеждать следователя, что перед ним не просто подозреваемый, а преступник, и предположение об этом, состоявшее из отдельных деталей, постепенно становится уверенностью.
Тайная страсть Сосновского к Нине, определенная психологическая допустимость попытки изнасилования, а затем убийство именно на том месте, где художник пережил столько острых и сладостных минут, свободно любуясь недоступной для него женщиной; умелая операция с золотыми коронками бывшего студента фельдшерского училища; попытка скрыть, что в два пятнадцать он был уже дома и отмывал руки, и, главное, орудие убийства окровавленный молоток художника, найденный под трупом, - все это создавало полную картину преступления.
Страшная догадка, возникшая у Коваля так же, как у Тищенко, когда они впервые рассматривали на даче Петровых картину "В лесу", и тогда отброшенная подполковником, находила подтверждение.
Привыкший иметь дело с преступниками, подполковник Коваль сохранял веру в человека, хорошо понимая, что работает для человека, во имя человека, в том числе - и во имя того, который находится под подозрением. Лишь в отдельных необъяснимых случаях казалось ему, что он эту веру теряет. И тогда ему приходилось прилагать усилия, чтобы восстановить душевное равновесие, и все это время он чувствовал себя больным и опустошенным, словно сам был виноват в том, что в человеке пробудился зверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54