За окошком иллюминатора было совершенно темно, но прямо над головой народного контролера горела неярким светом одинокая лампочка.Добрынин снова открыл книгу, лежавшую у него на коленях.«Ленин и кошки», — прочитал Добрынин название рассказа.Буквы были маленькие, тонкие и дрожали в этом сумраке, словно вот-вот собирались выпасть из книжки.Он поднес книжку к лицу, прочитал: «Ленин очень любил кошек».Глаза заболели и, огорчившись из-за невозможности читать, Добрынин закрыл книгу до лучшего светлого времени.При приземлении тяжелый бомбардировщик снесло на снегу с невидимой полосы, и он едва не задел левым крылом мощные стволы кедров, росшие плотной стеной по обе стороны просеки-полосы.Воздух северной ночи был холоден и густ. Снег скрипел сладко, напоминая о детстве.Оставив самолет на полосе, летчик и Добрынин медленно шли в сторону трех недалеких костров, огонь которых был примечательно красным, словно горело там некое специальное топливо.Когда подошли ближе, народный контролер разглядел, что в общем-то это и не костры были, а бочки из-под керосина.Летчик повел носом в сторону гари и сказал: «Мазут!».Навстречу спешили несколько человек. В сумраке ночи, слегка подсвеченном снегом, они казались бесформенными темными пятнами, пока не подошли на расстояние вытянутой руки.— Ну, брат, с возвращением! — прогремел над снегом голос командира Иващукина.Добрынин, сжимавший в одной руке вещмешок, ощутил, как мощные руки обняли его, и теплее ему стало, будто холод ушел под напором этих мощных рук.— С приездом! Товарищ Добрынин! Ай, хорошо, вернулся совсем! — радовался стоявший рядом с командиром Дмитрий Ваплахов, последний урку-емец.Народного контролера охватило радостное волнение. Он шагнул вперед. Попытался обнять сразу двух своих друзей, но руки оказались короткими, тем более что оба встречавших были одеты в толстенные тулупы.Зайдя в штаб и отряхнув снег с одежды и обуви, они прошли в жилую часть, где обитал командир Иващукин. В комнате стоял квадратный стол, несколько стульев, одно незвестно как попавшее сюда кресло-качалка и железная сетчатая кровать с круглыми набалдашниками на ребрах спинок.Стол был празднично накрыт.Пилот, зайдя в комнату последним, ахнул, глянув на ряды бутылок, консервы —и высокую стопку шоколадных плиток, входивших обычно в боевой рацион танкистов и летчиков.— Приказываю сесть! — рявкнул Иващукин, и голос его зазвенел в комнате радостно и задорно.Все побросали тулупы на кровать. Уселись вокруг стола.— Ну вот мы и снова вместе! — уже сидя, негромко, по-домашнему выдохнул командир.Потом покосился на двух солдат, пришедших вместе с ними, — они стояли в своих тулупах и напряженно смотрели на стол.— Сержант Варнабин и рядовой Саблин! Приказываю получить у прапорщика бутылку питьевого спирта и торжественно отметить в узком солдатском кругу возвращение товарища Добрынина.— Слушаюсь! — рявкнули сержант и рядовой и, развернувшись кругом, вышли из комнаты.— Налить! — продолжал свою линию Иващукин. — После первой не запивать и не закусывать!Приказы за столом исполнялись четко и беспрекословно. После первого же стакана спирта Добрынин обрел новое видение. Черты и линии предметов и людей, окружавших его, стали расплываться и рассеиваться. Стол приобрел овальную форму, избавившись неизвестным образом от своих прямых углов. Бутылки наклонились, и, испугавшись, что они сейчас сами по себе упадут, Добрынин протянул руку к ближайшей, чтобы удержать ее.Предупредительный урку-емец, совершенно трезвый после уже второго стакана, не понял намерений народного контролера и, попросту взяв ту самую бутылку в руку, наполнил пустой стакан Добрынина.Добрынин кивнул.Что было потом, он не помнил. Но, судя по всему, ничего особенного не произошло. Во всяком случае, проснулся он на койке в солдатской комнате-казарме, хорошо укутанный в три одеяла и сверху накрытый шинелью. Проснулся, посмотрел все еще замутненным взглядом по сторонам.Рядом кто-то храпел, накрывшись с головой.Народный контролер сунул руку под койку и к своей радости нащупал там вещмешок.Вставать не хотелось. Не глядя, он вытащил из вещмешка книжку, раскрыл ее на пятьдесят шестой странице, сам удивившись собственной хорошей памяти, и стал читать.«Ленин и кошки.Ленин очень любил кошек. В Горках, где он лечился после ранения, было очень много бродячих кошек. Питались они обычно в кухне санатория. Мало перепадало им. Чаще всего какая-нибудь сердобольная повариха украдкой подбрасывала одной или другой кошке рыбий хвостик или куриные потроха. Но главный повар санатория кошек не любил и очень плохо к ним относился. Думал он, что с медицинской точки зрения вредно иметь в санатории бродячих кошек, и поэтому вызвал специальную бригаду из Москвы по отлову бродячих животных.Приехала однажды в полдень в санаторий специальная машина — черный крытый грузовик. Вышли оттуда четыре здоровых мужика с большими сачками в руках. И стали они по санаторию бегать и кошек ловить.А Ленин в это время на своей любимой скамейке в санаторном скверике сидел и кошек гладил. Подбегает к этой скамейке вдруг мужик с сачком и хвать одну рыжую кошку что чуть в стороне на солнышке лежала. Задергалось заизвивалось бедное животное в сетке сачка, а мужик стоит довольный и, наверно, жалеет, что сачок такой маленький, что только одну кошку за один раз поймать можно.Тут Ленин и говорит ему:— Чему радуетесь, товарищ? Дети есть? Живете в Москве? С какого года в партии?Потупил свой взгляд в землю мужик — ведь знал он, кто сидит перед ним.— Я, — говорит, — радуюсь оттого, что приношу пользу людям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16