Документ был квадратный, а в левом нижнем углу крепилась фотография узкоглазого. И на чистом русском языке далее следовала запись: «Военный радист Петров Константин Самойлович». Потом подписи каких-то начальников, а перед одной из подписей — краткое: «командарм…» «Самойлович? Петров? — подумал, все еще немного сомневаясь, Добрынин. — А может быть! Написано же — Петров!» Таким образом, сам справившись со своими сомнениями, протянул Добрынин Петрову руку.— Ну, с приездом, заходите! — улыбнулся военный радист, открывая деревянную дверь.«А улыбка все равно не русская!» — подумал на ходу народный контролер, но тут же подавил эту мысль — документ говорит, что он русский, значит русский.— Вы один? — остановившись у бочки-буржуйки, спросил Петров Добрынина.— Нет, с помощником, — ответил контролер.— Ну, думаю, что вам здесь будет удобно. В этой комнате поживете. Я в соседней живу, здесь за стенкой. А помощник ваш где?— В танке, — сказал Добрынин.— Я его сейчас позову! — сказал стоявший в дверях смекалистый солдат и выбежал из домика.Через пару минут в дверях появился Ваплахов, державший в руках ящик бутылок питьевого спирта.Радист Петров пристально осмотрел вошедшего, потом сделал шаг вперед и обменялся с ним рукопожатием.— Располагайтесь, а я пока сообщу полковнику Иващукину, что вы доехали, — сказал он и вышел из комнаты.Комнатка была небольшая, но теплая, хорошо протопленная. Под стенами стояли две железные кровати, кроме этого тут же был небольшой овальный столик, три стула, карта Советского Союза во всю стену, на узком подокон-нике единственного окошка комнаты стоял горшок с землей, но без цветка.Осмотревшись, Добрынин уселся на кровать, опустив вещмешок на деревянный, крашенный в коричневый цвет, пол.Дмитрий поставил ящик на стол и тоже присел, но только на стул, рядом.Вид у него был усталый и нерадостный.— Ты чего такой? — спросил у него Добрынин.— Голова болит, — простонал урку-емец. В комнату заглянул солдат-танкист, отдал честь и, сообщив, что уезжает обратно в городок, ушел.За окошком загудел двигатель бронированной машины. Деревянный пол шевельнулся под сидевшими.— Петров — не русский человек, — проговорил вдруг Дмитрий, исподлобья устало глянув на своего начальника.— Я документ читал, — сказал на это Добрынин. — Там написано, что русский… Да и какая разница? Ваплахов не ответил. Был он необычайно бледен. Зашел с чайником в руках радист Петров. Поставил чайник на стол, достал из-под кровати три кружки.— Порядок, — сказал он. — Привет от Иващукина.— Спасибо, — проговорил Добрынин.— А что, товарищу плохо? — Петров кивнул в сторону Ваплахова. — Может, ему головку подлечить надо? Стаканчики есть.Добрынин пересел с кровати за стол, отодвинул от себя ящик с бутылками.— А мы его на пол, чтоб пространство было! — весело проговорил Петров, перемещая ящик вниз. — Или сначала, до чая?.. А?Со стороны Ваплахова никакого сопротивления этому предложению не поступило. Добрынин тоже промолчал, и тогда Петров, достав из ящика полную бутылку, разлил ее всю по кружкам.— Ну, с приездом! — рявкнул он, резко по-русски выдохнул воздух и серьезно приложился к своей кружке.«Русский!» — подумал народный контролер, внимательно следя за радистом.Потом сам повторил тот же прием, но не пошел спирт одним глотком, поперхнулся Добрынин, и хорошо, что радист с силой его по спине двинул — сразу отпустило.— Чайку, чайку быстрее! — приговаривал Петров, подливая чая.Ваплахов пил спирт медленно, каждый раз словно пригубливая, но когда он опустил кружку на стол — она оказалась пустой.Петров озадаченно посмотрел на урку-емца, и что-то недоброе шевельнулось во взгляде его узких, словно навечно прищуренных глаз.Очухавшись, народный контролер перешел на чай и разговоры.Прежде всего спросил о заготовке пушнины.— Документы на складе, — ответил на это Петров. — Пушнина там же, а охотники со своим начальством уехали дней десять назад и раньше чем через неделю не будут.После этого Петров объяснил, что шкурки проверяются поштучно и каждая имеет свой номер, написанный химическим карандашом с внутренней стороны, и что по этому номеру можно определить, кто заготовил эту шкурку и когда это было.Подумав немного, сказал Добрынин, что его главная задача — это проверить качество и количество, а кто заготовил и когда это было — его не интересует как народного контролера.Ваплахов вторую кружку пить не стал, хоть радист и налил ему.Плохо было урку-емцу, с трудом он держал на шее голову, которая все клонилась и клонилась на левое плечо.— А вы, товарищ радист, стихи любите? — спросил .вдруг изрядно опьяневший Добрынин.— Нет, — ответил Петров. — Не люблю. Технику люблю и радио, а стихи нет…Что-то щелкнуло в голове у народного контролера, и он как бы протрезвел немного. Неожиданным был ответ радиста. А так хотелось Добрынину в этот момент хорошие стихи послушать…Встал он, шатаясь, из-за стола, вытащил из-под кровати вещмешок и стал в нем рыться, желая книжку подаренную найти, но нащупал вместо этого пачки печенья. Вытащил, поглядел на них изумленно и тут же себя по лбу шлепнул: это ж он Иващукину хотел отдать! , — О, у вас к чаю есть! — обрадовался Петров. — Давайте, давайте все на стол!Нехотя опустил Добрынин на стол печенье «Октябрь».Снова пили чай, разговор не вязался. Петров все предлагал еще одну бутылку спирта раздавить, но Ваплахов уже спал, уронив голову на стол, а Добрынин молча отказывался едва заметным покачиванием головы.В конце концов, допив чай, Петров встал и, буркнув что-то на прощанье, вышел.С большим трудом перетащил народный контролер своего помощника на кровать, а потом и сам улегся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16